Пытаюсь подняться, но руки и ноги обрели абсолютную самостоятельность и живут своей жизнью, не слушаясь моих команд.
Подбегают ребята, хватают меня под руки и куда-то тащат…
Сижу в медсанбате.
— Ва-ва-ва-ва! — говорит мне человек в белом, помогающий снять защитивший меня от пуль бронежилет. На спине и груди — синяки от их ударов.
Я согласно киваю раскалывающейся от боли головой.
— Ва-ва-ва? — спрашивает он меня.
Я устало- равнодушно пожимаю плечами.
Он кивает мне на дверь и я встаю, чтобы пройти в нее.
Пол вырывается из-под моих ног и со всей силы бьет в лицо.
…- Игаюха! — чей-то голос проникает сквозь обволакивающую меня темноту.
Димка Гусев сидит у кровати и с тревогой вглядывается в мое лицо.
— Дыыыка! — Я все понимаю, но речь почему-то не слушается меня.
— Игаюха! — голос как будто из тумана. — …ак ты?
— Наана! — язык распух и его хватит на целую народность. — Дыыка! А сто э…а… быыа?
Я хочу знать, как так получилось — что минометный залп накрыл нас, нас троих и девчонку.
Димка кривится в полугримасе-полуулыбке, поправляет подушку и уходит.
Потом я узнал — девочка сидела на мине и Ромка Алексеев, подняв девочку на руки, привел в действие взрыватель.
… Девочка-нищенка расширенными от удивления глазами смотрела на сотни и пятисотки, брошенные мною на ее покрывало, а я шел, шатаясь и не видя дороги, и старая контузия впивалась раскаленным штопором в правый висок…
Принесли мне щенка — вот под дулом автомата не вспомню кто, — такой жалкий пищащий комочек.
— Вот, Куч, ты у нас вроде за собачатника, вот тебе…
А он тыкается мордочкой и пищит… и пить молоко разбавленное водой — отказывается…
Пару дней потыркался я с ним — палец окунаю в сгущенку, две секунды вроде лижет, а потом опять тыкается… совсем помирай собачонке приходит. И вот как озарило меня — а может, раньше от кого-то слышал: тряпочку окунаю в сгущенку, а он сосет, причмокивает и стонет… через две недели приходит старлеха от летунов: у кого тут собака? — кивают на меня. А он мне набор из трех сосок — купили у дуванщика…