— Я сказал — ты понял. Все связано в этом мире, и отторгнутые части тела продолжают воздействовать на целое. Жрецы Ашура давно это поняли. Потому-то срезанные ногти, волосы и все остальное, принадлежащее членам царской семьи, сжигалось, а пепел тщательно прятался. И лишь раз Мехараджуб нарушил запрет жрецов. Он подарил прядь своих длинных черных волос безумно влюбленной в него княжне Косаль. Что ж поделать, сердце мужчины бессильно пред мольбами прекрасной женщины… Княжна бережно хранила символ страсти в золотом, украшенном драгоценностями ларце. Она не расставалась с ним даже ночью, прятала перед сном под подушкой. Вряд ли самый ловкий вор мог бы выкрасть бесценный дар Мехараджуба Вендии. Но моим господам подвластно многое: решая судьбу Бунды Чанда, они похитили прядь, заменив ее похожей, так что Косаль не заметила подмены. А настоящая прядь отправилась с караваном верблюдов до Пешкаури и дальше, через перевал Забар. И, наконец, попала в руки к тем, к кому и должна была попасть.
— Ничтожная прядка волос, — задумчиво произнес вельможа.
— Благодаря которой удалось завладеть душой Мехараджуба и отправить ее в бездонные пропасти мрака, — назидательно произнес сидевший на циновке.
Вельможа с интересом приглядывался к своему бедно одетому собеседнику.
— Не знаю, человек ты или демон, Хемса, — заговорил он наконец, — мало кто из нас не носит чужую личину. Меня, например, кшатрии знают как Керим Шаха, принца Иранистана, хотя я всего лишь подставное лицо. Так или иначе — все предатели, а добрая половина даже толком не знает, на кого работает. Ну, мне это, по крайней мере, не свойственно. Я по доброй воле служу повелителю Турана Ездигерду.
— А я — Черным Колдунам с Имша, — гордо выпрямился Хемса, — и твой господин — не чета моим магистрам. Со всем своим войском и могуществом он не может и толики того, что подвластно искусству моих повелителей.
Жалобные стоны и причитания айодийцев неслись к звездному небу, вторимые тягостными завываниями раковин, разрывавшими парную тишину ночи.
Свет факелов зловеще играл на блестящих шлемах и золотых нагрудниках, на украшенных драгоценными камнями рукоятях мечей воинов благородной крови, которые собрались во дворце и в огромных окружавших его парках. Возле каждой двери встало по пятьдесят лучников со стрелами на тетиве, по дворцовым покоям и садовым дорожкам шествовали вооруженные патрули гвардии, но Смерть шагала по залам дворца владыки Вендии, и никто не мог сдержать ее страшную беззвучную поступь.
В опочивальне с золочеными сводами, мучимый приступами нескончаемой боли, Бунда Чанд снова вскрикнул далеким и слабым голосом. Дрожа от ужаса, вызванного чем-то иным, нежели страх перед близкой смертью брата, Деви склонилась над ним.
— Жазмина! — донесся этот странный, полный боли крик из бездны, хотя губы Мехараджуба оставались плотно сжатыми. — Помоги мне! Я так далеко от дома! Колдуны увлекают мою душу в бездну, ее уносит вихрь, готовый порвать серебряную нить, связующую с телом… О, они здесь, их тени клубятся вокруг, глаза тлеют, словно угли во мраке, вместо рук — чудовищные когти. Их прикосновения жгут нестерпимым огнем. Спаси меня, сестра! Они сожгут мое тело и уничтожат душу! За что, почему? О-о!
Безграничный ужас в голосе брата заставил девушку затрепетать. В отчаянии от собственной беспомощности, она со стоном бросилась на грудь умирающего. Тело Мехараджуба свела судорога, на губах выступила пена, пальцы судорожно вцепились в плечо сестры. Потом глаза его прояснились, словно ветер на мгновение развеял подернувшую их мглу.
— Брат! — зарыдала Жазмина, заметив устремленный на нее взгляд. — Брат… Чем я могу помочь тебе?..
— Поспеши! — слабо выдохнул Бунда Чанд, но голос его звучал вполне осмысленно. — Я уже знаю причину мой погибели. Проделав долгий путь во мраке, я многое узрел, многое… Это колдуны из Химелии навели на меня свои зловещие чары. Они вырвали мою душу из тела и бросили в темную бездну, где пытаются порвать серебряную нить жизни и заточить мою душу в тело жуткого чудища, вызванного ими из преисподней. Они сильны, очень сильны, но твой плач и теплота твоих рук смогли вернуть меня… Правда, совсем не надолго. Связь моей души с телом слабеет с каждым мгновением. Убей же меня, сестра, прежде чем они навсегда заточат меня в эту мерзкую тварь!
— Я не смею, брат, — рыдала Жазмина, ломая пальцы.
— Приказываю тебе! Скорее! — в слабеющем шепоте послышались прежние повелительные нотки. — Ты всегда была покорной сестрой, так исполни же последнюю волю Мехараджуба. Отправь мою незапятнанную душу в лоно Ашура! Спеши, иначе будешь виновна в моем вечном томлении внутри ужасного чудовища. Приказываю, убей меня! Убей!
Ужасный крик Жазмины эхом заметался под золочеными сводами. Невольницы упали ниц, а вазам отпрянул и закрыл лицо руками, когда украшенный драгоценными камнями стилет, вырванный из-за шелкового пояса женщины, по самую рукоять вошел в грудь ее брата. Тело повелителя Вендии вздрогнуло и ослабло, печальная улыбка застыла на помертвевших губах. Жазмина упала на застланные камышом каменные плиты опочивальни, молотя по ним маленькими кулачками.
За окном хрипло рокотали раковины и гремели гонги. Народ оплакивал своего повелителя, а жрецы в храмах, отдавая дань скорби, наносили себе порезы медными сверкающими ножами.
Отложив золотое перо, наместник Пешкаури, наиб Чундер Шан внимательно перечитывал письмо, которое только что закончил выводить на пергаменте, скрепленном печатью своего ведомства. Наиб привык взвешивать каждое слово, прежде чем молвить его или изложить письменно, и это помогало ему вот уже многие годы удерживать свое высокое положение. Лишь осторожные люди долго жили в этом диком крае на границе Вендии, по соседству с мрачными скалами Химелии. Час езды на север или запад — и путник оказывался в местах, где признают единственное право: право кулака и ножа. Опасность порождает осмотрительность, так считал наиб Пешкаури, так полагали и его подданные.
Сидя в полном одиночестве за искусно сделанным столиком красного дерева, Чундер Шан беззвучно шевелил губами, склонившись над письмом. Время от времени он отрывался от пергамента и поглядывал в окно, открытое для прохлады. На фоне темно-синего неба едва видимой полосой темнели зубцы крепостной стены, доходящей до окна. Сквозь бойницы и амбразуры ярко светили крупные звезды. Крепость наиба стояла вне стен города, охраняя ведущие к нему дороги. Ветерок, шевелящий гобелены на стенах комнаты, доносил слабые отзвуки жизни. Чундер Шан слышал топот конских копыт за сторожевой башней, резкий голос стражника, спрашивавшего пароль. С улиц Пешкаури долетали обрывки песен и тихий звон ситары.
Занятый чтением, наиб не придавал этим звукам значения. Заслоняя ладонью глаза от света латунного светильника, он пробегал по строкам, адресованным вазаму Вендии при королевском дворе в Айодхьи.
После традиционно длинных приветствий и восхвалений в адрес вазама, шло следующее:
«Да будет известно Вашей милости, что я в точности исполнил приказ Вашей милости. Тех семерых горцев запер в денно и нощно охраняемой темнице, непрестанно шлю вести в горы и теперь жду, что вождь их самолично прибудет договариваться об их освобождении. Однако тот сидит в горах и ничего не делает, кроме как грозится, как доносят, сжечь Пешкаури, если не выпустят его людей, и — да простит Ваша милость за то, что передаю речи нечестивца, — покроет свое седло моей кожей. От этого дикаря всего возможно ожидать, посему я устроил стражу на стенах. Сей вождь не гулистанского происхождения. Я не могу ручаться, что он предпримет. Но, поскольку все же это повеление самой Деви Вендии…»