Есть в Никином дворе местечко под названием «Угол». Никакой это на самом деле не угол, а такая ниша в стене — архитектурный каприз. Из «каприза» и кустиков, посаженных вдоль стены, получился тайник: ты видишь оттуда Никин подъезд и все четыре подворотни, а тебя не видит никто.
Тут я и сидел на брошенной кем-то досочке. Родителям моим в Никин двор заглядывать не к чему: мама, как пришла, сразу, конечно, увидала мою записку. И успокоилась. Может быть, прилегла даже чуточку отдохнуть… "Наверное, и хорошо, что взял и не остался ждать маму, — думалось мне. — А то бы ей не отдыхать, а мне не сидеть бы в засаде".
Не сидеть здесь я не мог. Я держал под присмотром главный, уличный, вход. Ведь здесь сегодня под аркой из серого гранита появится Катерина.
Она не являлась. Шли и шли с цветами, с коробками девчонки из нашего класса, девчонки из параллельного. Мальчишек вообще как будто не звали. Интересно, что они делают там одни?.. Никина комнатушка выходила как раз в «каприз». И, подтащив мусорный бак, я шагнул с него на выступ стены…
Ника завязывала перед зеркалом кушачок и чему-то смеялась. Остальных видно не было.
Эта Ника — смешная, похожая на щенка — была для меня совсем особым человеком, как никто: ведь с ней шепталась обычно ее двоюродная сестра Катерина…
Вдруг кто-то больно схватил меня за лодыжку. Геркин голос рыкнул:
— Что? Шпионить?
— Чего ты? — спрыгивая, изумился я.
— А ничего! — он приблизил ко мне красное от злости лицо. — В лоб получишь, вот что!
— Да? А если я сам тебе врежу?
Драться с ним не хотелось. И, глядя на его выставленную челюсть, я только подумал про себя: "Неужели ему нравится Ника? Ну и дела!" И ушел от него, презрительно сплюнув.
Разве мог я тогда подумать, что вижу моего Герку в последний раз?
"Как на Никины именины испекли мы каравай…" — я услышал это нестройное пение и сразу понял, что пришествие Катерины было мною бездарно пропущено. Никина двоюродная сестра жила с их бабушкой, и с тетушками, и с детьми тетушек не у нас, а на Мытнинской улице. И похоже, что пока я ждал, когда Герка уберется со двора, они все прошли. Из окон доносился теперь хохот, поцелуи и общий гвалт. Катеринин голос, правда, не пробивался. Но Катерина и не станет орать. Стоит небось в сторонке со своей полуулыбкой и спокойно ждет, пока обратятся к ней…
Я подобрался ближе, выставил ухо:
— Спасибо, спасибо! Ой, какое спасибо! — щебетала Ника. — Погодите, а где же Катюшка?
Гвалт сразу пропал, будто его выключили. Осталось лишь покашливание Никиной (и Катерининой) бабушки. Оно было такое, будто бабушка хотела сказать: "Ах, лучше вы меня не спрашивайте!.."
— А ты еще не знаешь? — ворвался голосок одной из сестриц. — Очередное Катькино сумасбродство. Представь только…
Но бабушка перебила решительным баском:
— Катю не ждите. Тебе, Никуша, от нее поцелуи. Она на денек-другой в Москву отъехала…
Так я остался без дома, без Герки и без Катерины.
Записки моя мама писала ласковые и так же ласково отвечала по телефону: "Сынок! Ты где? Иди домой, а?.. Иди…" Боясь это услышать, я выпаливал скороговоркой: "Это я. Я жив!" — и скорее вешал трубку…