— Я имею в виду не только свой собственный грех.
— Вот как? Чей же еще?
— Как вам уничтожение фермеров, Оскар? Это ведь не убийство, а форменный геноцид.
Оскар увидел в моем лице нечто, заставившее его вздрогнуть. Я увидел растерянность в его глазах и изменение цвета ауры.
— Фермеров гипотетики все равно не приняли бы… Их смерть всегда считалась нами неизбежностью.
— Они находились здесь только потому, что Вокс поработил их и притащил сюда.
— Они оказались здесь по необходимости.
— Кто-то принял это решение.
— Его приняли мы все!
— И все себе простили этот грешок.
— Нас простил «Корифей». «Корифей» — наша коллективная совесть.
— Не хочу вас обижать, Оскар, но не кажется ли вам, что с совестью, оправдывающей геноцид, что-то не так?
Он смотрел на меня во все глаза, весь в лиловых сполохах ярости и обиды. Потом он пожал плечами.
— Вы мало прожили со своим «узлом». Ничего, скоро вы все поймете.
«Эти меня и пугает», — пронеслось у меня в голове.
— Теперь все это уже не важно, — сказал он. — Идемте со мной.
Как же мне этого хотелось! Всю свою взрослую жизнь я провел в ответах пламени, пожравшего живую человеческую плоть. Пусть теперь с моим грехом разбирается «Корифей»! Если за это придется заплатить забвением или смертью, то не будет ли это запоздалым торжеством справедливости? Во всяком случае, я умру с легкой душой.
Но заслужил ли я это?
— Я бы предпочел быть в этот решающий час с Эллисон, — признался я.
— Почему тогда она не здесь? Знаю, вы чувствуете ответственность за нее, но она — отклонение, пустой сосуд. Даже ее преданность вам искусственна. Теперь, когда вы подключились к Сети, вы должны были разглядеть в ней это.
Мне не хотелось говорить ему, что я в ней разглядел.
— Возвращайтесь к семье, Оскар, — сказал я.