Чтобы скоротать время, он встал и прошёлся чуть вперёд: посмотреть, нет ли и там пней, на которых могли селиться миксы. Валерик шёл и оглядывался назад, проверяя, на месте ли фотоаппарат. Алюминиевый штатив металлически поблёскивал сквозь молодую листву, над ним темнела чёрная пластмасса корпуса. Потом камера пропала из вида, и Валерик остановился: случись чего, фотоаппарата было бы очень жалко. Но, с другой стороны, вероятность, что кто-то случайно наткнётся на камеру, стоящую в глубине леса, была ничтожно мала. Валерик пошёл вперёд.
Тут странно пахло: ничем. Валерик не мог объяснить этого странного ощущения. Запах не был ни плохим, ни хорошим, ни кислым, ни сладким, ни свежим, ни затхлым. Казалось, просто какие-то колебания воздуха касаются носа и заставляют его реагировать на почти бессознательном уровне. Валерик остановился и принюхался. Ноздри его раздулись, втягивая воздух. Он был уверен, что тут, в лесу, есть ещё кто-то, кроме него. Ощущение было тревожным. Валерик забеспокоился и развернулся обратно.
Запах, неощутимый, но реальный, звал к камере, и Валерик спешил. И когда увидел бомжа, даже не сразу понял, что смотрит на человека. Сначала ему показалось, что мхи, стволы и камни расположились неправильным, странным образом, и только помотав головой, чтобы отогнать морок, Валерик понял, что перед ним – бомж.
Бомж стоял в отдалении, как раз между Валериком и его камерой, и не давал увидеть фотоаппарат.. У него были серовато-каштановые волосы, кудлатые и спутанные, такого же оттенка, что и ствол сосны, чуть тронутый мхом. Лицо было цвета камня-песчаника, а рваная, потрепанная одежда, когда-то, вероятно, разноцветная, теперь пришла к одному тусклому, болотно-зелёному знаменателю.
Валерик испугался.
Он испугался так, как пугаются маленькие дети, которые впервые оказались в сложной ситуации без взрослых. Да так оно и было. В лесу возле дачи он ещё никогда ни с кем опасным не сталкивался. В экспедициях с ним всегда было несколько человек студентов или преподавателей. Дома, в городе, был Лев. Со Львом боялись связываться.
Сейчас брата не было, и Валерик растерялся. Сначала он подумал о том, что бомж убьёт его. Потом пожалел камеру. А потом ни о чём уже не думал, просто стоял и смотрел, а бомж стоял и смотрел в ответ. В лесу было тихо и свежо. Валерик видел деревья, темноствольные, со всё ещё влажной корой; кочки с припавшими к ним прибитыми дождём нитками брусники, напитанные водой мхи, солнечные блики. Увидел даже поваленный ствол и подумал, что позже надо будет посмотреть, нет ли на нём миксов...
Время шло. Валерик попытался заглянуть бомжу за спину и посмотреть, там ли ещё фотоаппарат, но бомж едва заметно покачнулся, и Валерик снова ничего не увидел.
Тогда он решил обойти бомжа с другой стороны и решительно сделал шаг влево. Бомж сморщил лицо, в складках которого терялись глаза. В густой бороде под усами беззвучно зашевелился рот. И снова было странно: Валерик вдруг осознал, что у бомжа борода и усы, которых он почему-то не заметил сразу, и что лицо у него не морщинистое, а именно складчатое, как у человека, который много пьет или пил раньше.
Бомж суетливо пожал плечами, потом поднял палец и сделал отрицательный жест.
Валерик замер на месте. Бомж начал двигать ртом как человек, у которого нет ни единого зуба, потом стал суетиться лицом и приплясывать на месте, подбрасывая левое плечо. Разгадать пантомиму было невозможно, и Валерик только смотрел. Его стали завораживать эти бессмысленные, полубезумные движения. Он ждал.
А бомж развернулся и вдруг пошёл прочь. Стоило ему сойти с места, как Валерик тут же увидел установленную на штативе камеру. Бомж прошёл мимо, шаркнул ногой, штатив пошатнулся, и камера стала заваливаться набок. Валерик охнул, бросился вперёд и успел подхватить.
Бомж ничего не испортил: во мхе остались ямки от ног штатива, и Валерик установил всё, как было.
Плазмодий фулиго наелся сладкого и стал уползать обратно в пень. Белый жгут по краю расплылся и больше не напоминал ни о V, ни о L. Валерик просматривал сделанные снимки, решая, достаточно ли их, и тут вдруг почувствовал на шее тёплый ветерок чужого дыхания.
Бомж стоял за его плечом и с любопытством смотрел на экран фотоаппарата. Он шевелил губами и по-прежнему играл лицом, так что складки кожи перекатывались, словно морские волны в плохую погоду.
Жирный червяк бомжового рта шевелился совсем близко, скрытый во мхе бороды. Волосы коснулись Валерикового лица. Они были шершавыми и липкими, как лесная паутина.
Вдруг в складках лица блеснул глаз: живой и ясный. Глаз подмигнул и снова скрылся. А потом бомж, подпрыгивая, вихляясь и подбрасывая плечо, двинулся прочь. В его странной походке, казалось, выражалось пренебрежение к результатам Валериковой работы. Валерик и сам знал, что снимки вышли дежурные и даже не вполне эффектные. Он с обидой и отвращением смотрел на удаляющуюся буро-зелёную спину, а потом вдруг поймал себя на том, что бежит следом, и несложенный штатив больно бьёт его по ногам.
Валерика вели, и он шёл. Шёл, думая, что должен проверить, зачем этот человек направляется к дачам. Похолодев, вспомнил дорогущий плед из верблюжьей шерсти, который вывесил на солнце ради Леры.
Плед висел на месте. Валерик бросил во двор всего один взгляд, а когда снова повернулся к дороге, бомжа уже не было.
Бомжа не было, а Лера была. Она приехала. Валерик знал точно, потому что все окна в доме были распахнуты настежь, и ветер трепал тонкий тюль, то вынимая его наружу, то заталкивая обратно – словно приценивался к товару, разложенному на рынке.
Только Лера всегда и везде начинала с того, что распахивала окна.
Валерик ринулся было в дом, как вдруг услышал стон.