— Что ты, Паша?..
— Пей, Лушка!..
— Да что ты, Паша, ты бы…
— Пей, Лушка… пей говорю!..
— Ты же знаешь — я не пью…
— Ах, не пьешь, сука?.. Выпить со мной не хочешь, а со студентами…
— Какими студентами?
— Знаю, знаю, все знаю… У… стерва, гадость этакая!..
— И он единым духом сшиб со стола все бутылки, а потом застучал кулачищами, стал грозить, и вдруг на диване увидел Арину Сергеевну:
— Ты што здесь?
Старушка промолчала, перепуганная, не знала что отвечать…
— А, мать? Знаю мать… Ну, здравствуй, мамаша, поди поцелуй меня…
— Павел Павлыч, вы бы спать…
— Ага, — заревел он, — и ты не хочешь?.. Поцеловать меня не хочешь?.. Так… Э-эх, сукины дети, — ударил он кулаком по залитому вином столу, усеянному осколками разбитых стаканов.
Руку распорол в кровь и, глянув на нее, распоротую, окровавленную, вдруг утих.
Луша сейчас же стала ему завязывать тряпкой, а Грошев все целовал, целовал ее в голову, пока не подвели его к дивану. Ткнулся одетый, быстро уснул, мерзко-пьяно расхрапелся.
— Что это, Лушенька? — с тревогой спросила Арина Сергеевна дочь, указывая на Пал Палыча…
— А это, мама, на именинах он… случайно… Это ничего… Вы не обижайтесь; когда трезвый, — он хороший.
Всю ночь не спала — проплакала Арина Сергеевна, плакала и Луша. Но не разговаривали больше. Обе молчали.
В другой раз как-то зашла Арина Сергеевна, а он ночью снова пьяный.
— Сашка, Сашка! — кричит девчонку-прислугу, — что у тебя, подлая, лампадка не зажжена?
Девчушка, было, за лампадку, а он стук ей по затылку. Выхватил лампадку от иконы, да плесь ей в лицо остатками масла.