И вот, как только стемнело, султан набросил на плечи длинный темный плащ, закрыл лицо капюшоном и выскользнул из дворца.
Вскоре он оказался в одном из многолюдных кварталов города; прохожие грубо толкали его, некоторые даже не давали себе труда ответить на его вежливое приветствие.
Но султан тем не менее продолжал свой путь, его ухо тотчас улавливало, а острый взгляд схватывал все, что говорилось и делалось вокруг.
Однако султан избегал заходить в переполненные кофейни и харчевни, опасаясь, что вблизи его могут узнать, и предпочитал приветливый мрак глухих улочек, двери покинутых домов. Там он мог, притаившись, беспрепятственно слушать обрывки разговоров, долетавшие из открытых окон ярко освещенных домов богачей.
Но в голосах, которые он слышал, не было ни веселья, ни довольства. Одни просто ворчали, другие жаловались на убытки и несварение желудка, третьи грозили разводом женам или разрывом товарищества в торговле, а некоторые проклинали дьявола и высокие налоги. Но он не услышал ни слова хвалы или благодарности султану, шутки, смеха или песни.
«Ну и ну! Что за унылый народ!» — думал султан.
Раздосадованный, султан направился туда, где жили бедняки; он брел по лабиринту узких пыльных улочек на свет свечи, мелькавший в щелях, заменявших окна, или более яркий свет лампы, качавшейся в дверном проеме.
Но и здесь в обрывках подслушанных разговоров не было ни радости, ни веселья; потрясенный султан вспоминал толпы довольных людей, которые радостно приветствовали его во время привычных прогулок, и терялся в догадках — да его ли это подданные, в его ли живут государстве?
В тяжелом состоянии духа султан уж было повернул назад, но вдруг в ночи зазвучала песня.
— Клянусь Аллахом, наконец-то нашелся хоть один, кто радуется жизни, — встрепенулся султан и пошел к дому, откуда доносилась песня.
Он подошел к жалкой лачуге, заглянул в щель в глинобитной стене и увидел молодого человека приятной наружности; тот сидел на куске рогожи и весело распевал во все горло, старательно тачая сапоги.
— Сапожник, — задумчиво произнес султан, осматривая маленькую пустую комнатушку, — да еще бедный, а весел, будто сам себе господин. Я буду не я, если не выведаю секрет его счастья.
С этими словами султан еще глубже надвинул капюшон на лицо и, прикинувшись дряхлым стариком, неуверенно ступил за порог.
— Приветствую тебя, сын мой, — сказал он дрожащим голосом. — Я, кажется, заблудился в темноте, прошу тебя, дай мне воды напиться и позволь передохнуть у тебя немного.
Молодой человек вскочил и шагнул ему навстречу.
— Добро пожаловать, дедушка! — приветливо произнес он и усадил султана на рогожу возле маленького круглого столика. Там стоял кувшин с водой и лежал ломоть хлеба. — Отдыхай, сколько душе угодно, вот тебе вода утолить жажду и хлеб, чтоб восстановить силы.
Он пододвинул хлеб и воду поближе к султану и вернулся к своей работе.
Султан вволю напился из кувшина и с удовольствием вытянул усталые ноги. Потом, помедлив немного, отломил кусочек хлеба, нехотя пожевал его и спросил:
— Сын мой, ты, хвала Аллаху, доволен своей судьбой. Ремесло у тебя прибыльное?
— Прибыльное, — весело согласился сапожник. — Я зарабатываю четыре пиастра в день и очень благодарен судьбе!
— Четыре пиастра, — повторил султан, стараясь не выдать своего удивления. — Как же ты сводишь концы с концами на четыре пиастра в день?
— Очень просто, — отвечал сапожник. — Один пиастр съедаю, второй отдаю кредитору, третий сам ссужаю, а четвертый выкидываю в реку.