Что если приглашение было все-таки розыгрышем? Или хуже — провокацией? Он не знал, чего боится больше — того, что его телефонный собеседник явится, или того, что он не придет.
— Господин Эрвин Фролов?
Эрвин обернулся. Официант смотрел на него, улыбаясь.
— Вам просили передать…
Он протянул визитную карточку — белый прямоугольник без единой буквы, но с небрежным карандашным рисунком. Эрвин присмотрелся. Это была схема проезда от кафе «Нептун» к берегу моря, к месту, обозначенному жирным кружком.
Эрвин поблагодарил.
Дорога петляла. Несколько раз машина задела днищем о выступающие камни. На маленьком пляже, совершенно пустынном, стоял одинокий автомобиль странного вида. Присмотревшись, Эрвин понял, что это амфибия. У самой воды беспечно подрагивал на ветру яркий пляжный зонтик. Белые пластиковые кресла и круглый столик, будто перенесенные одним махом из недорогого прибрежного кафе, казались очень неуместными. В какой-то момент Эрвину показалось, что это оскорбительный намек.
Он вышел из машины и медленно подошел к столу.
— Садитесь, Эрвин Фролов.
Пластиковые ножки глубоко увязли в мелкой гальке. За кромкой прибоя, почти под ногами, гнили водоросли и мидии. На белом столе лежал браслет собственной конструкции Эрвина: металлический обруч, медная пластинка с выгравированным текстом. Застежка на шурупе, чтобы невозможно было снять без инструментов, сгоряча. Именно этот браслет он надел вчера на руку девушке в машине.
Эрвин положил рядом диктофон. Уселся, не глядя на собеседника.
— Вы боитесь?
— Я лезу не в свое дело. Это не вполне безопасно.
— И все-таки лезете?
Эрвин поднял глаза. Черная с проседью борода его собеседника закрывала половину лица и опускалась низко на грудь. Борода выдавала возраст. Зеленые глаза — ярко-зеленые, как листва — не могли принадлежать старику. В длинных волосах, по оттенку намного светлее бороды, седины не было вовсе. Нос выдавался вперед и походил на хищный клюв.
— У меня есть на то свои причины. Собеседник кивнул:
— Я с вами встретился, как вы хотели. Я сделал это, потому что вы купили, как я понял, восемь девочек и выпустили, предварительно допросив и надев на руку каждой такую штуку, — длинный палец с загнутым белым ногтем указал на браслет. — Я понимаю, что вы искали встречи со мной, и спасение девочек было всего лишь методом. Тем не менее вы их спасли.
— Вы не совсем правы, — Эрвину было трудно говорить. Когда-то вот так же трудно ему было выговаривать слова на огромной сцене, при большом скоплении народа, когда он еще школьником выступал на каком-то концерте. — Вернее, вы совсем не правы. Я выкупал их потому, что я не могу… — он запнулся. Речь была отрепетирована заранее, много раз он представлял себе, как произнесет эти слова. — Потому что положение дел с работорговлей волнует меня, кажется, гораздо больше, чем вас!
Он сказал и откинулся на спинку кресла. Может быть, не стоило с начала беседы идти на конфликт. Может быть, вообще не стоило сюда приезжать.
Три месяца назад он выгравировал на десяти медных пластинках текст письма, свое имя и номер телефона. Цены на живой товар все время росли, особенно на едва пойманных, «свежих» русалок. Конечно, доходяг, которые «вышли в тираж» в публичных домах, можно было купить по дешевке. Но Эрвин боялся с ними встречаться, боялся смотреть им в глаза и малодушно делал вид, что ничего не знает о «сезонных распродажах».
— Положение дел с работорговлей, — медленно повторил его собеседник. — Разумеется, ведь вы журналист. Такие характерные словесные обороты…
Он повернул голову. Скалы, запиравшие бухту, оставляли свободным только небольшой отрезок горизонта.