Он в замешательстве посмотрел на меня. Потом медленно проговорил, делая паузы между словами:
— У того, кто вернулся, кишка должна быть покрепче, чем у убийцы старого Боба.
Я раздавил каблуком окурок.
— Никогда не пытайся понять человека, папаша. Это неблагодарное занятие.
— Нет… нет, я вовсе не об этом. Можешь мне рассказать, о чем вы беседовали с Линдсом?
— Линдс — крепко разозлившийся коп. Я полагаю, он вбил себе в башку, что должен пришить мне убийство. У него есть револьвер, из которого застрелили этого Боба Минноу, а на нем мои отпечатки. Так он говорит.
У папаши расширились глаза.
— Значит, ты не…
Я протянул ему ладони, чтобы он посмотрел на мои пальцы.
— Он не смог доказать этого, папаша. Он хотел, но даже если бы он наизусть знал каждый дюйм моего тела, он не смог бы доказать, что из револьвера стрелял я. Глупо, не правда ли?
— Джони, — у него перехватило дыхание, — это никогда не проходило!
Я засмеялся.
— На что спорим?
Он поднялся со стула, на лице было написано смущение и замешательство.
— Знаешь, мне надо выпить. У меня есть часа два до открытия кассы, так что поедем выпьем.
— Вот это другое дело.
Я открыл дверь и вышел, а он возился, убирая деньги в сейф. Женщина с ребенком гуляла по платформе, и зал ожидания был пуст.
Старик вышел, повесил на дверь замок, подергал его и натянул плащ.
Дешевая почтовая открытка торчала у него из кармана, и, когда он проходил мимо, я вытащил ее, бросил на асфальт и разыграл комедию, будто подбираю ее.
— Ты что-то потерял.
Он поблагодарил и сунул открытку обратно в карман. Я успел прочитать: «Николас Хендерсон, 391, Кеммер Плейс».
Он сел за руль своего старенького «Форда», а я втиснулся рядом с ним.