— Как раз затем. Я за тобой, — ответил Таугер, выпрямляясь. — Собирай манатки, быстро, и пошли.
— Я никуда не пойду, — рассердился Влад.
Таугер, придвигавший кровать к стене с окном, обернулся:
— Как это?
Влад сел.
— А так. Я тебя понимаю, тебе ловить нечего, как только ты всех оплодотворишь, тебя убьют. А меня они взяли учителем, я останусь… Да и ты мог бы остаться! Тебе никогда не хотелось искупить нашу вину перед их народом, нашу чудовищную, огромную вину? Ты же профессиональный боец, ты мог бы их научить тому, что знаешь сам.
— Нет, — перебил его Таугер. — Этого я делать не буду.
Влад пожал плечами:
— Возвращайся к себе в камеру, завтра утром я за тебя попрошу.
— Мне сложно вернуться в камеру, там три трупа, — ответил Дитрих. — Собирайся. Как только эти желтолицые мартышки их обнаружат, они убьют и тебя.
Влад понял, что ему придется идти. Идти в ночь, где кричат птицы, — а в мангровых зарослях водятся и создания покрупнее птиц. Идти, вместе с этой машиной для убийства. Никитский, бормоча проклятия, поднялся и стал одеваться. Дитрих придвинул кровать к стене.
— Ничего не забыл? — осведомился Таугер.
Влад поспешно распихал по карманам листочки со своими записями и уравнением Су Вонга.
— Вперед, — сказал Дитрих.
Бетонную стену уродовали черные буквы, оплывшие от сырости и времени, но еще вполне различимые в свете старинной V-образной лампы под потолком:
NIEMALS NICHTS FUR SIE
FUR EVRIG
Немецкого Влад не знал, но на противоположной стене обнаружилась надпись на языке, знакомом с детства.
УМРЕМ, НО НЕ СДАДИМСЯ!
— Это же блиндаж, — пробормотал Никитский.
— Проходи, не отсвечивай на пороге, — буркнул Дитрих. — А это, вообще-то, дот. Полуавтоматический, модель…
— Да, не стоит дорогим гостям мяться у дверей, — поддержал десантника мелодичный голосок.