— У вас есть основания так говорить?
— Конечно же есть, гражданин следователь! Вот сами посудите: сижу я в столовке, обедаю, а за соседним столиком Лихачев с Морозовым, и между собой так, вполголоса — бу-бу-бу, ля-ля-ля… Мне, конечно, до феньки, да ведь уши не глаза — в сторону отведешь, а все равно слышишь…
— Ну и что же вы услышали?
— Так я ж и рассказываю: Лихачев, значит, Морозову говорит: «Спекуляция, мол, опасно… Сесть можно. Следствие, то да се…» А тот ему в ответ: «Не боись, посылки в тюрягу слать буду…» В места заключения, значит… И долго так ругались, сначала вполголоса, а потом уже и на крик перешли, да все непонятно, все по-блатному. А потом видят — я рядом сижу, ну и смолкли. Я, конечно, вида не подал: мол, обедаю, шницель рубаю, ничего не вижу, ничего не слышу, о своем мечтаю. Ну, они на меня буркалами позыркали и успокоились. Вот и все мои на них подозрения, гражданин следователь. Чего не знаю, того не знаю, врать не буду, а это своими ушами слышал. Так что, спекули они, гражданин следователь, одна шайка. Фарцанули чего-нибудь, а капусту не поделили, ну и пришил один другого… Я пошел, гражданин следователь, всего хорошего.
И странная личность повернулась и быстро зашагала прочь.
— Постойте, — закричал вслед Холмский, — я должен это все официально оформить…
Но личность только замахала руками и нырнула в коридор.
— А черт с ним, — махнул рукой следователь, — лицо его я запомнил, если нужно будет — откопаю.
Он нахмурился.
«Но если все это правда, что он мне тут наплел, то, кажется, дело другой оттенок принимает… Если спекуляция, какие-нибудь махинации, и кому-то, скажем, нужно убрать Лихачева и подставить под удар Морозова… Врубиться, скажем, в канал связи и подать на телевизор совсем другое изображение… Да, надо все это обдумать. Скверно, что Агинского нет — самое время его опросить. Придется ждать…» Он решительно зашагал к выходу.
Агинский приехал только через день и с самого утра объявился в кабинете следователя. Холмский к этому времени уже выработал стройную концепцию, включающую фальсификацию изображения на телеэкране и спекуляцию драгметаллами и дефицитными деталями. Он был настроен решительно.
— Скажите, — спросил он Агинского, — что вам известно о спекулятивных махинациях, в которых принимали участие Лихачев и Морозов?
Долгих две минуты Агинский глядел на следователя пустым взглядом. Его лицо не выражало совершенно ничего.
Под конец следователю стало как-то неловко и он, опустив глаза, засуетился, без нужды перекладывая на столе какие-то бумаги. Потом робко поднял взор, кашлянул.
— Так что вы можете сказать, по этому… э-э… поводу?
Вячеслав Агинский обрел наконец дар речи:
— К-какие махинации, какие спекуляции?! Холмский строго посмотрел на него и веско произнес:
— Имеется информация о соучастии пострадавшего Лихачева и подозреваемого Морозова в совместных спекулятивных акциях…
— Какая информация? — перебил Агинский. — Что за чушь? Простите, но это кто-то ввел вас в заблуждение. Никогда в жизни ничем таким они не занимались. Спекуляции! Это же надо придумать! Кто это вам сказал?
— Я не имею права называть имени свидетеля, — ответил следователь, подумав про себя: «Тем более, что я его и сам не знаю». — Но свидетель показал, что он случайно услышал разговор Морозова и Лихачева, в котором один настаивал на какой-то сделке, а второй говорил, что это опасно, можно попасть под следствие и так далее… Что вы на это скажете?
Агинский недоуменно пожал плечами:
— Ничего не понимаю. Чушь какая-то. Не может этого быть…