Сначала Мирослав подумал, что далёкий сдавленный полукрик-полувсхлип в шуме беседы почудился – наёмники, да и он сам, изрядно набрались, и голосов не понижали, предпочитая рассказывать о случаях из своей богатой на события жизни громко и чрезвычайно внятно. Так, чтобы даже охоронцы в новеньких, несомненно, ворованных, жупанах услыхали, с командиром каких невероятных героев свела их судьба!
Но червяк сомнения, однажды заёрзавший, покидать капитана не спешил. Не поддался он и на вполне разумные уговоры, мол, народу на берегу полно, мало ли кто кого того или, к примеру, зарезал?
- Парни, Магнусс давно ушёл? – оборвал он на полуслове очередное наёмничье вдохновенное враньё об итальяшке, которого чтобы убить, пришлось десятком коней рвать на части.
- Да вроде давно уже, – начала переглядываться банда и, судя по мордам, начавшая трудно припоминать, когда же их покинул перебравший горилки кавалерист…
И тут снаружи заорали. Громко и пронзительно вопила одна из тех селянок, что обхаживали гостей.
- Ой, немца-то убили! Рятуйте[60]! Прям на погосте зарезали!..
***
Факелы у местных нашлись, не пришлось свои запасы потрошить.
Отставной хаккапелит лежал ничком вниз лицом меж двух старых оплывших могил, обильно заросших травою. Ноги Магнусс подтянул под себя, а руки, наоборот, раскинул, будто обнять кого возжелал. Головы не было… Нет, была – башку финн сунул под землю, словно от какого-то ужаса спрятаться решил на манер африканской птицы струсь. Из-под шеи вытекала лужа крови.
Следов чьих-то вокруг трупа не видно – прямо тут резанули. Хотя бурьян густой и мощный, по такому и толпой пройти – выпрямится, следопытствуй до посинения, ничего не найдешь, не увидишь.
Зато имелось вокруг множество кучек-вывалок свежей земли, словно кроты-карлики на лунный свет глянуть вздумали, но, наёмника увидав, передумали.
Мирослав, кивнув Збыху, чтобы факел подержал, наклонился к убитому, дёрнул за плечи, ожидая, что башка так в грязи и останется. Очень уж на поганые мысли наводило сочетание «кротовьих норок» и старого погоста. Уточнить бы, кого хоронили тут…
Ан нет, земля чуть поупиралась, но башку Магнуссовскую отпустила. Мирослав ухватился посильнее, вытащив полностью, чуть не оборвав уши, затем перевернул труп подчиненного на спину. Бедняга действительно сохранил голову на плечах, но вот глотку ему не перерезали, как из-за темноты подумалось, а вырвали чуть ли не до хребтины, вбив в оскаленный рот измочаленную тарань.
- Разойдись, посполитые и прочие добрые люди! – раздался неподалеку уверенный голос. – О, а вот и искомый мертвец! Здравствуйте, гости недешёвые!
Мирослав обернулся, глянул на новоприбывшего. Ага, а вот и настоящие хозяева переправы пожаловали, а не толстоморды, на манер атаманов-гетьманов, в дорогущие тряпки обряженные. Трое запорожцев, схожих с теми рубаками, которых на пыльной дороге уложили. Такие же ободранные, потрепанные, и с оружьем нарочито дорогим. Лишь глаза не голодом светятся – разум в них поблескивает. И что опаснее, не понять. Разберёмся, когда упрёмся. Ну и если упираться придётся.
- И вам вечера доброго, – отпустив Магнусса, мягко свалившегося обратно на траву, поднялся с колен капитан, отряхнул руки, будто ненароком коснулся «оборотня». Понятно, что вряд ли крест приметят, а в нос им тыкать – последнее дело. Но девки обо всём донесли, зуб давать можно смело.
Однако во взгляде одного из хозяев понимание полыхнуло. И не старшего из запорожцев, а того, что слева стоял. Невысокого росту, чуб светлый, два пистоля из-за кушака торчат, сбоку орлиноголовая рукоять карабели виднеется, курваши[61], с гусара польского снятые, прям поверх рубахи примотаны… Ох и хорошо, что пластаться с ним не придется. Таких проще сразу картечью встречать.
- Отойдем? – кивнул он Мирославу.
- А чего бы и не отойти? – не стал выкобениваться капитан. Раз хлопцы сходу рубать не намерились, то разговор может получиться интересным. А то и двояковыгодным, если запорог действительно голову собачью узнал.
Шагов на тридцать в темноту отступили, поглядывая на встревоженный людской муравейник.
- Твой? – ткнул запорожец в сторону утягиваемого со старого погоста мертвеца.
- Был мой, – согласился Мирослав. – Теперь божий.