Из стеклянных дверей один за другим, как на сцену, выходили игроки в оранжевых свитерах, раздавшиеся в плечах, толстоногие, небрежно волоча сумки. Хоккейные доспехи преображали мальчишек в богатырей. Ватагин, не глядя, по голосам, по движениям узнавал входивших и соображал, кого еще нет. Запаздывал Нечаев. «Пижон…»
Вот и он, запыхавшийся, на ступеньках.
— Костька, давай сюда! — сзади голос Молчкова.
— Ладно, погоди, — негромко и рассеянно ответил Нечаев. И не уходил от дверцы.
— Иван Дмитрич, у вас свободно?
— Что?
Ватагин неохотно подвинулся, завернул на колени полы пальто.
Раздражение звенело в нем. «Как будто некуда больше сесть. Подвигайся, Ватагин. А завтра и вовсе попросят убраться…»
— Иван Дмитрич…
Ватагин сделал вид, что не слышит, кстати, автобус тряхнуло на повороте. «О чем им говорить? Если нужно, еще раз окликнет».
Нечаев молчал. Ватагин осторожно на него покосился, настраиваясь при случае отбрить, поставить на место.
Костька сидел нескладно и бессильно сложив руки на животе, поникший, осунувшийся. Шея худущая, рот открыт, лоб взмокший. И жвачку забыл жевать.
— Иван Дмитрич…
Ватагин долго не отвечал. Он чувствовал, что с таким Костькой обязан заговорить, но сразу не мог. Потом наклонился вперед и взглянул снизу. Костя послушно и торопливо повторил его движение и близко придвинулся, плечом к плечу.
— Что?
— Иван Дмитрич, скажите чего-нибудь. Вместо вас же…
Близко сошлись две головы — одна в белом шлеме, другая в пушистой рыжей ушанке.
— Что сказать? Выше себя не прыгнешь, как умеешь, так и играй. Попроще. Против тебя — игроки, а ты тоже — фигура.
Костька повел широким плечом, поправляя свитер.
— Почему опоздал?
— Иван Дмитрич, я раньше всех начал собираться, но, понимаете…