— Пойдём, тётя, покормлю хоть тебя, чаем побалую да покалякаем о том, о сём. Совета мне надо, а взять не у кого, я ведь тоже, почитай, один, как перст, остался. Из стариков никого уж нет, а у молодёжи какого совета запросить можно? Пойдём, не обижай.
— Нечто тебя, супостата, обидишь? — по-доброму проворчала старуха и, опершись на клюку, пристально глянула куда-то далеко за Макуту. Атаман инстинктивно обернулся, позади его зияла чёрная полость рукотворного тоннеля, образованного водой и скалой. В том, что это так и есть, он теперь почти не сомневался.
— Знаш, тётка, что там? — самой собой сорвалось с языка.
— Знаш — не знаш, тебе-то что? Место там святое, и лучше бы вам его не касаться. Вы тут поднюйте, поночуйте, да и аргашьте себе восвояси, почто зря в глуши-то торчать? Пошли уже, пои стару тётку чаем, а есть я не буду, высохла, яко лесина, соков совсем нету. Стар человек, он ровно суха палка, крепок да ломок.
Макуте показалось, что тётка, словно опытная лиса, пытается побыстрее отвести его подальше от этого места, как от своей норы. Ох, неспроста она здесь оказалась, да и неизвестно ещё, она ли это, ведь тогда, двадцать лет назад, ему определённо сказали, что всех на той заимке повыбили, а тела, чтобы не долбить могилы в мерзляке, бросили в Чёртову топь, которая из-за горячих ключей не застывала в самые лютые морозы. — «Вторая нежить за сутки, этого даже для меня многовато», — недоброй тенью метнулось в его голове.
Тётка не спеша, припадая на левую ногу, мирно ковыляла рядом, с виду человек как человек, только очень старый и действительно высушенный жизнью и горем. Хотя у нас издавна повелось, что жизнь и горе, если не одно и то же, то уж слишком часто эти заможные пани бродят по окрестным весям вместе, и никак им друг с дружкой не разминуться.
— А где же ты живёшь? — неожиданно резко прервал молчание Макута, боковым зрением разглядывая невесть откуда свалившуюся родню. Он напрягал все силы, привлекал всю свою наблюдательность, чтобы хоть что-то прочесть на сером, морщинистом лице старухи.
— Да недалече отсюда, на Дальнем Караташе, может, знашь? — буднично назвав самое странное и жуткое место в округе, старуха даже глазом не повела.
Макута чуть было не споткнулся на ровном месте. Час от часу не легче! «Чёрная гора», «Шайтан-клык», «Чёртов палец», «Тот свет», «Заимка ворона» и ещё с десяток таких же сумрачных топонимов обозначали одно и то же место. Находилось оно в двух днях конного перехода, представляя собой угрюмую одинокую скалу на высокогорном плато, каменистую и начисто лишённую растительности внизу, с густо поросшей вершиной, к которой вела одна единственная тропа, более похожая на вырубленную в горе лестницу. Никто не видел человека, который бы отважился подняться туда без особой нужды, даже искатели дикоросов и старины к этой угюмости и близко не совались.
Бывают такие места, где не только путнику, но и неразумной скотине страшно становится. Ржанёт коняшка, застрижёт ушами, недобрым нальётся глаз, и тогда уж держи покрепче поводья, не то в мгновение ока очутишься на каменистой земле, и если повезёт быть не побитым копытами, то скакуна ты своего искать будешь долго, если вообще сыщешь.
К таким недобрым уголкам и относилась местность, названная тёткой. По преданиям на той горе жили ведьмы, и только самые отчаянные бабы отваживались подняться метров на триста по тропе и оставить на широком плоском камне свои подношения с записанной на бумажке просьбой о помощи. На третий день полагалось вернуться за ответом. Иногда и еда, и писулька так и оставались нетронутыми, но в большинстве случаев просителя ожидал ответ в виде бутылки с водой, узелка с солью, пучками каких-то странных кореньев и трав, баночки с вязким зельем или незатейливого, обычного на вид камешка. Самые смелые охотницы, а таких всегда бывало больше, чем мужиков, обуреваемые жаждой узнать своё или чьё-то будущее, а то и желавшие извести кого-то со свету и вовсе отваживались на полное безрассудство — оставались ночевать в просторной сухой пещере, что как раз располагалась метров на сорок выше стола для подношений. Идти на ночёвку полагалось голяком, в одном свободном, без всяких железных застёжек, специально сшитом для этого костяной иглой, балахоне. Зимой подобную одежду полагалось надевать в самой пещере, где почти всегда тлел сооружённый справа от входа очаг. Ночью в пещеру спускалась одна из ведьм, но никто вам доподлинно не скажет: человек ли это, или какой-то дух в людском обличии, или просто обычный сон. Да и вообще, о визитах на «Чёртов палец» бывшие там смельчаки старались помалкивать, так что Макуте было отчего призадуматься.
— Тётка, так ты что ж, одна из насельниц той чёртовой горы? — после продолжительного молчания выдавил из себя атаман, продолжая украдкой коситься на родственницу.
— Много ты, гляжу, в чертях разбираешься! — обиженно возразила старуха, остановилась и, не мигая, уставившись на постаревшего племянника, потуже затянула узелок платка под подбородком.
— Для вас, что не понятно, всё — чёрт! Вы ж только свой страх богом и почитаете. Чего боитесь, тому и молитесь! А вот в нашем дому отродясь никаких чертей не было, потому как мы угодны Богу. Только от ваших богов наш шибко отличается! Я тебе боле скажу, мот, ваши-то боги чертями-то и являются, и это вы — поганцы языческие, а мы — то как раз в истинной вере и пребываем. Так-то! — тётка замолкла и, довольная собой, зашагала дальше.
— Да погоди ты, старая, а то за тобой и не угонишься! Давай вот присядем, — смахивая несуществующие соринки с отполированного вешними паводками полутораобхватного бревна, предложил Макута. — Ты вот мне по-родственному разъясни кое-какие заковыки, меня последнее время гложащие. Ты же старейшая в нашем роде.
— Нешто это тебе, лихому атаману, бабьи мозги понадобились? — явно польщённая предложением, бочком присаживаясь, буркнула старожилка. — Хотя я и знаю, чего ты у меня выведывать начнёшь...
— Ты мне наперво, мать, ответь, с чего это ты в такенную даль к этому водопаду припёрлась, видать, ежели пешью, так дня три топала али и боле?
— Через горы напрямки, да по пещерным лазам оно и в день управиться можно. А что делала? Так вестимо что — за водой пришла, как раз последний бурдюк наполнять ишла, когда твой мордоворот мне путь-то застил. Сосудину в куст насилу успела сунуть, а всё остальное ты сам видел.
— Не далече ли за водицей ходить? Ежели, мне память не отшибло, у вас там с горы целый ручей скатывается. Студёный такой, ажник зубы ломить!
— Скатываться-то скатывается, а для нашего дела вода та не гожа. Похлёбку какую сварить, отвар запарить на ней, конечно, можно, а настоящие леки из ней не выйдуть, и для прорицаниев она не гожа.
— А чем же эта вода от той отличается? Вода как вода, — помаленьку гнул к своему Бей. — Я и ту и другую пробовал и большой разницы не узрел. А здеся, — он махнул на шумящий справа водопад, — и вовсе всё детство пробарахтался, как поросёнок.
— С виду да на вкус всяка водица подобна, — с нотками учительства зазвучал ответ, — а вот незримо-то большое между ними различье, отчего сие, кто ж его знат, но така вода только в этом месте и боле нигде. Так что хош - не хош, а таскать в такую далечу приходится...