Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа стр 41.

— Хотим! Хотим! — с новой силой взорвался зал, опять под­бросив в небо присевших было голубей и ворон.

— Ну, так смотрите! — царёво око неожиданно проворно со­скочил со сцены и остановился перед сидевшим в первом ряду Прохором, — вот он ваш герой! Надежда отечества и оплот Са­модержавного Демократа! Я должен наградить тебя однократ­ным госпоцелуем, брат ты наш любезный!

Ликованию народа не было предела, даже барыня Званская и та умилённо всплакнула, не взирая на своё искреннее презре­ние к столичному выскочке и краснобаю. В нарушение регламен­та в зале образовалось стихийное чтение патриотических стихов и пение гимнов. Композитор, не имея при себе музыкального ин­струмента, принялся напевать, насвистывать и пританцовывать только что сочинённую ораторию. Невесть откуда взявшиеся певчие грянули псалмы, а сидевшие в зале батюшки, раскочега­рив кадила, запели величальные молитвы, пустив по залу сог­бенных служек с подносами и полуведёрными кружками для по­жертвований.

Увидев подобную наглость, Ирван Сидорович чуть было не поперхнулся водкой, которую втихаря отхлёбывал из заветной генеральской бутылки. «Вот наглецы, ещё кесаревы и толики ма­лой не цапнули, а они уже вёдрами гребут», — как человек све­дущий в поборах, Ирван знал, что народ наш щедр на подаяние только в первый раз, а уже во второй и третий обнос может и в кружку плюнуть, и сборщику меж глаз засветить.

Насилу уняв всенародные страсти, готовые уже перейти в массовые беспорядки, Генерал-Наместник вернул совещание в рабочее русло.

— Прежде чем мы перейдём к главному вопросу — тайно­му отысканию и сбережению всемирного культурного наследия, называемого Шамбалой, мне бы хотелось поделиться с вами не­большими личными наблюдениями, почерпнутыми на ближних подступах к вашему славному граду. Надеюсь, вы не против?

Гул одобрения пробежал по залу, народ, перевозбудившийся от недавнего ликования, приготовился самую малость вздремнуть.

— Так вот сегодня рано утром я вляпался, простите за пря­моту офицерской речи, в говно! — сонливость в зале как языком слизало. — Да, да, в самое настоящее коровье дерьмо и притом не единожды, — на задних рядах кто-то хихикнул. — Смеётесь и правильно делаете. Хорошо, что вляпался я, боевой генерал, по­видавший на своём веку всякое. А вот представьте, что на моём месте мог бы оказаться молодой человек, спешащий на свидание, или, того хуже, романтически настроенная барышня, и что тогда, я вас спрашиваю? Молчите? Отвечаю сам — трагедия! Поломанная жизнь! Неизлечимая психологическая травма, комплексы непол­ноценности, и всё из-за какой-то разнесчастной лепёшки! А кто виноват? — как когда-то вопрошали наивные предвестники свобо­домыслия. Может, неразумная животина, к коей в полной мере от­носится весь крупнорогатый скот? Что «да»? Кто сказал «да»? — рыкнул в зал Наместник. — Не всякий раз следует утвердительно отвечать начальнику, даже такого высокого ранга как я. Так вот, я вам официально заявляю, что истинным виновником обилия мин животного происхождения на наших дорогах и улицах является в первую очередь не КаРээС, а косность нашего мышления, безала­берщина, ленность и прочее разгильдяйство!

Посмотрите, граждане, как устроены наши поселения! Ни порядка, ни плана, ни единообразия построек и фасадов. На этой убогой разномастности и взгляду культурного человека остано­виться негде. Так вот, после сегодняшнего утреннего инцидента решил я Всевеличайшему Преемнику отправить шифрограмму с предложением срочно издать указ о кардинальной перестройке наших сельских поселений, малых городов и местечек. Идеаль­ное сельскохозяйственное поселение должно выглядеть следую­щим образом: на переднем плане проходит парадная улица, име­ющая своё название и твёрдое покрытие, желательно асфальт. По ней запрещено движение гужевого транспорта, прогон скота и выгул птицы. На оную магистраль выходит единообразный шта­кетник палисадов, усаженный сезонными цветами и декоратив­ным кустарником, за ними утопающие в садах весело окрашен­ные типовые дома, затем огороды, после скотные дворы и прочие постройки, а завершает всё это, что? Отвечаю сам — тыловая дорога, по которой вольно передвигаются коровы, кони, бараны, птица и прочий скот, а также вывозится на поля навоз...

— И свиньи, — подобострастно вставил кто-то из первых рядов.

— Правильно, и свиньи! И как вам мой проект? Отвечать не надо, вижу, что тронул за живое!

Последние слова докладчика потонули в бурных аплодис­ментах, переходящих в оглушительные овации.

Воробейчиков стоял, как великий полководец, отставив вперёд левую ногу, заложив кисть правой руки за обшлаг мундира, наслаж­даясь своей славой и восхищаясь глубиной данного ему Всевышним ума. Это был настоящий триумф. А потом посыпались многочис­ленные уточняющие вопросы — о дизайне и цвете оград, о расса­де, и прочее, прочее, прочее. Появилась большая грифельная доска, которую солдаты приволокли из школы, цветные мелки, маленькие флажки на присосках. Новый тип поселения с парадной и тыловой дорогами был явлен населению во всей своей красе.

— Главное, чтобы эта бестолочь не стала претворять в жизнь свои идеи в нашем уделе! — непростительно громко заявила По­лина Захаровна сидевшей рядом с ней Глафире. — Пойдём-ка мы отседа, Глаша, а то голова совсем опухнет и ночью не заснём во­все, да и о пленнице сердечко моё ноет. — Она демонстративно встала и подалась вон, а за ней, словно гусыня за гусаком, пере­валиваясь с ноги на ногу, засеменила верная товарка.

Наместник в это время чертил красными и синими стрелами пути вывоза коровяка и подвоза свежих кормов по тыловой до­роге. Заслышав шум в зале, он возмущённо обернулся.

— А вы это куда без докладу? И не выслушав Всевысочайшего послания о Шамбале? — постучал он указкой по грифельной доске.

— Где уж нам, батюшка, уразуметь твои шибко грамотные речи? Баба, она, ровно курица при непутёвом петухе, коего ты сечь велел за лишние яйца. Не взыщи, пойдём мы, скотина недое­на, делов невпроворот, да и за тыловую дорогу пора уже давно сбегать, а то ведь с утра с чаем в брюхе, терпечи, сидим, — слегка обернувшись, махнула рукой Званская.

— А. Шамбала? — не зная, как урезонить невоеннобязанную, растерянно воскликнул Воробейчиков.

— А что Шамбала? Она, когда ей время придёт, сама вскроется, так старики сказывают! — уже в дверях ответила помещица.

21

Москву потрясла весть об отставке Джахарийского. Все при­тихли, затаились в ожидании чего-то неизбежно-страшного. Всем, поголовно всем, а не только небожителям, казалось — вслед за громким увольнением лично на их головы непременно падёт не­поправимое, и участь сия не минует ни одного жителя великого города, втиснутого в древнюю радиально-кольцевую клетку. До­подлинно, отчего происходят подобные переполохи, науке пока не известно. Однако падение всякой крупной фигуры с отечественно­го политического Олимпа неизбежно повергает сначала столицу, а потом и всю страну в некий мистический ужас. Общегосудар­ственный ступор парализует остатки евразийской громады, слов­но грядущий конец света, страхом перед которым уже две тысячи лет с успехом торгуют славные и инославные попы.

Именно об этом пародоксе и рассуждал известный полито­лог, политтехнолог, телепрорицатель и скрытый колдун Кремля Павлин Тойотович Глебовский. Толстомордый, смахивающий на стареющего потасканного хряка, с аккуратным тройным под­бородочком, всегда сальными волосами, пустыми, как костяшки домино, глазами, он еженедельно голосом, похожим на органчик, вещал стране неутешительные пророчества и сыпал гневные проклятия в адрес многочисленных врагов суверенной свободы и Августейшего Демократа. Но даже его, прожжённого циника, искренне удивлял этот общенародный психоз.