Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа стр 20.

Пробуждение было стремительным.

Вокруг галдела разноязыкая толпа. Ослабшие ноги не держа­ли, и Маша, ещё ничего не соображая, повалилась на землю. Кто- то торопливо сдёрнул с неё мешок, и она зажмурилась от яркого утреннего света. Повернув голову, она увидела летящую к ней и сдирающую на ходу с себя верёвки Дашу.

— Ой, горюшко наше! Цела! — оглядывая и ощупывая ещё не пришедшую в себя хозяйку, причитала прислуга. — Не сносить мне дурной головы, и поделом, поделом! Да не плачьте вы теперь- то, самое страшное уже минуло, а здеся, в логове ихнем, вас уж никто не обидит. Они ж, небось, денег захотят за вас получить. Как выяснят, что да как, так и отправят к тётушке вашей гонца.

— Почему ты всё время говоришь про меня одну, а ты как же? — ещё шмыгая носом, но уже с любопытством озираясь во­круг, спросила Машенька.

— Да что я? — возясь с верёвкой на своей ноге, тихо ответи­ла Даша, — я ж из простых, кто за меня что даст?

— А тётушка?

— Да уж она ещё, небось, и приплатит, чтобы меня куда- нибудь подалей в гарем запродали! И правильно сделает, поде­лом мне, припадошной! И что ж меня дёрнуло вас-то с собой в горы тащить?

Вокруг галдела стоокая, стогорлая толпа несусветного сброда обоих полов и самого разного возраста. И толпа, как единый ор­ганизм, жадно взирала на незнакомцев. Взгляды, конечно, попада­лись самые разные, но даже при самом горячем желании вы бы не обнаружили там ни одной сочувствующей пары глаз. И каждому из них казалось, что есть у него на то свои основания и причи­ны. Ибо толпа опустившихся людей всегда ненавидит случайно оказавшихся в ней чужаков, и не столько за то, что они — дети другого мира, а просто из-за собственной низости. Глядя на этих чистеньких, наивных и испуганных барчуков, представители низа наглядно ощущают всю глубину своего ничтожества, а сделаться другими у них нет ни желания, ни возможности. Именно в этом и сокрыты первопричины всех бунтов и революций. И не будь в их душах страха, коий только и движет подобными сообществами, эти два инородных для их мира существа давно бы были растерза­ны и поруганы. Но страх, великий и всем управляющий страх, за­ставлял толпу держаться на расстоянии от лакомого куска, и толь­ко глаза, недобрые и завистливые, нагло шарили по бедным жерт­вам, вонзаясь в них, как острые ножи мясника.

Толпа загалдела с новой силой, заставив испуганных плен­ниц теснее прижаться друг к дружке от страха, что пришёл их последний час, кто-то всесильный признал их бесполезными и решил отдать на откуп своей ненасытной своре. Но, к удивле­нию девушек, жадное отребье вдруг неожиданно потеряло к ним всякий интерес и с шумными возгласами бросилось по направле­нию ворот этого затерянного в горной тайге острога.

Через какое-то время в небольшой, вероятно, предназначен­ный для зимнего содержания овец загончик, в котором держа­ли девушек, втолкнули трёх новых пленников. У мужчин руки ещё были связаны, а симпатичная молодая женщина в военном комбинезоне лихо отмахивалась от наседавших небольшим но­жом. Толпе это нравилось, и она с одобрением ревела всякий раз, когда воительнице удавалось зацепить своим клинком не в меру осмелевшего бандита. Оказавшись в загоне и убедившись, что ей и её спутникам опасность не грозит, девушка ловко разрезала ве­рёвки на руках одного из своих товарищей, надменно проигнори­ровав протянутые руки другого, спрятала нож и с любопытством уставилась на притихших соневольниц.

— Давно, девки, в этом говне сидим? — определив, что эти перепуганные квочки ей не конкурентки, спросила она и, протя­нув руку, представилась: — Эрмитадора Гопс! Не боитесь, подельницы, не дам я вас в обиду. Ну, чего онемели, зовут-то вас как?

— Мы — Даша и Маша, нас тоже только недавно привез­ли, — почему-то за обеих ответила служанка. — Тьфу ты! Это я — Даша, а вот она — Мария Званская, дочь именитой чулым­ской помещицы.

— Ну, вот это уже яснее, а то «Маша-Даша». — Пожимая протянутые руки, надменно произнесла Гопс и, небрежно кивнув головой в сторону мужчин, добавила: — А это — Енох из власт­ных и его водила-мудила под названием Берия, который и сдал нас, гад, этой своре.

— Эрми! — помогая водителю развязаться, попытался уре­зонить её Енох. — Берия — нормальный, честный парень, вспом­ни, кстати, ведь это не мы, а он отстреливался от разбойников.

— Эт чё я слышу, кто это здеся честных лесных братанов сво­рой назвал, а? — властным жестом раздвинув враз притихшую тол­пу, к загородке вразвалку шёл среднего роста человек в подбитой красным атласом стёганке и военных бриджах, заправленных в не­высокие синие китайские сапоги. За поясом у него торчала золочё­ная рукоятка допотопного «маузера», а на самом ремне болталось несколько толстющих золотых цепей от карманных часов.

— Да я, Сар-мэн, и назвала. Не ведая, что к тебе в гости угоди­ла, — гордо расправив плечи, вышла ему навстречу Эрмитадора.

— Опа, бля! Гопс собственной фотокарточкой! Ты чё тво­ришь, беспутная? Я-то думал — заграбастал толстеньких кара­сей, а силки мои Гопс приволокли собственной персоночкой, вот уж невезуха! Ну тогда здорово что ли, скиталица моей души! — Они обнялись, удивив не только пленников, но и всю честную братию, высыпавшую поглазеть на интересное представление.

В отдалении, как-то бочком к толпе, стоял Г амадрил со сво­им недавним спутником, морда первого выражала полное бла­женство, судя по всему, он успел-таки по-быстрому подружить­ся с рыженькой ишачкой. Увидев братания атамана с пленными, Гамадрил спал с лица и умоляюще глянул на товарища. Дружбан, хитро улыбаясь, протянул лодочкой давно не мытую ладонь. Верзила Гамадрил, за что он и был наделён своим приматовским прозвищем, обрадованно вложил в неё кучку жёлтых кругляшей, долженствующих гарантировать молчание товарища. Китопо­добный разбойник обстоятельно попробовал каждую монету на зуб, одну вернул для замены и, довольный, нырнул в толпу, рас­творившись в её разномастности.

— Ну и куда ты на этих боровах пылила осередь ночи? — задал вопрос предводитель, насмешливо оглядев стоявших по­одаль пленников. — Слушай, а этот, в натуре, вроде ничего, на приличные бабки потянуть может, — он ткнул пальцем в грудь

Еноха. — Ну ты же хрен отдашь, а? Так, может, продашь мне его? А чё, неплохо пробашляю. Ты же в работорговцах никогда не числилась, те ж это западло было. Ну так чё, по рукам и в школу не пойдём?

— Сар-мэнчик, ну чего же ты, родной, расчёкался? Да и брось ты свою дешёвую феню, неприлично, ей-право. Что о нас твои гости могут подумать? Да и не с руки как-то на улице в торг пу­скаться, или ты за последнее время лаврушником успел стать, а? Угостили бы бедную жертву свободы каким-никаким напитком, лучше, конечно, хорошим горным чаем. Я ведь помню, чай у тебя отличный варят.

— Гопс, да это я — жертва, век свободы не видать. А чё, пошли к достархану, чифирнём по махонькой, — и уже отвер­нувшись, бросил кому-то через плечо: — Этих тоже покормите, только не шибко, а то в дурь попрут.