Обедалось весело. Здесь за столом и выяснилось, что грозная реляция была вызвана опасениями Генерал-Наместника «...усилившейся в последнее время тенденцией роста куро-петушиного поголовья во врученном мне особом окуёме, что может неизбежно привести к нанесению невосполнимого урону дружеской нам Афроюсии в трудные времена обретения старого своего наименования Соединенные Штаты Америки. И урон сий может приключиться в области производства основного вида их экспорту — куриных ножек имени отца, сына и внука Буша. А сия недальновидность чревата новой волной гонки вооружений и возможностью военного конфликту, коий теперь крайне нежелателен для нашей идущей на подъём державы».
Все дружно смеялись и порешили вечером собраться на птичнике, дабы от имени петухов и примкнувших к ним из солидарности иных особях мужского пола написать письменный протест на бесчинства генерала Воробейчикова в Международный комитет по правам и свободам всех видов земной жизни.
Ещё не встали из-за стола, как пошёл ёмкий такой дождик. Проворные тучки, сновавшие по насупившемуся небу, сбирались в какие-то серые туманности, набрякали небесной влагой и доились тёплыми струйками, сквозь которые откуда-то сбоку светило солнце. Сразу три радуги выгнули над миром свои разноцветные древние подковы, о чём-то возвещая заблудившимся в самих себе людям.
После обеда все разбрелись по своим заугольям и, притулившись кто куда, сладко и безмятежно окунулись в тихую послеобеденную дрёму. К счастью, и эта древняя наша традиция вернулась. Оказалось, что днём подремать полезно не только детям, но и их затюканным подёнщиной родителям. Во все времена и во всём мире народ посреди дня расслаблялся кто как мог и кому как позволяли условия и традиции, а мы последние полтора века, наскоро подавившись половиной батона с кефиром или осклизлой котлетой с мутью жидкого супчика, торопливо обтерев липкие от моргусалина губы, после чего с удовлетворением вставив в рот воняющую горелой тряпкой «примину», летели вприпрыжку на своё рабочее место, чтобы в полусонном состоянии гнать послеобеденный брак. Хорошо было НИИшникам, они своё всё равно урывали украдкой за кульманом, размазывая по ватману сладкие сонные слюни. У всей Европы сиеста, а у нас брак, травматизм и недород по части демографии. Но и это, слава богу, в прошлом. А иные говорят о пагубности крепостного права! Балаболы и гнилые либералишки! Какие пагубности? Сплошь положительные моменты на пути воскрешения величия нации.
Машенька задремала сразу же, как только коснулась головой подушки, так и не сняв с себя модного красивого платья, в котором вышла к обеду, чем весьма порадовала тётку. И приснился ей сон. Будто она сидела посреди залитой лунным светом поляны, почти голая, в какой-то прозрачной накидке, и медленно расчёсывала свои волосы большим серебряным гребнем. Где-то далеко тихо и красиво выла собака, свистели невидимые ночные птахи, мимо сноровисто и гибко, словно танцуя, сновала Даша с другими дворовыми девушками. Всё было покойно и блаженно. Вдруг Маша увидела какого-то мужчину. Сначала ей показалось, что это Юнька, будто зовущий её на сеновал. Она поднялась и, пряча глаза от Даши, пошла на этот беззвучный, лишающий воли зов. И уже почти приблизившись к ведущей в небеса лестнице, уже взявшись руками за прохладные, отполированные временем и миллионами её предшественниц перекладины, она сделала первый шаг и в ужасе увидела, что там, наверху, её манит руками не Юнька, а какой-то совсем незнакомый ей человек в красивом заграничном платье и с загадочной улыбкой на устах. Она вскрикнула от неожиданности и проснулась. У двери с охапкой её вещей, собранных для стирки, замерла испуганная Даша.
— Господи! — роняя свою поклажу, бросилась она к растерянно озирающейся Машеньке. — Что же это вы себе такое наснили? А закричали-то как! Аж кровь заледенела, вон руки какие холодные сделались, вы только потрогайте!
— Ах, Дашенька, глупости какие-то приснились...
— Нет уж, вы мне хоть намекните, кто вас так перепугал-то? Ну, пожалуйста, Мария Захаровна! А я вам попробую сон растолковать. Вон иной раз сама Глафира Ибрагимовна меня к себе призывает по этой части. Но у неё сны уж дюже неинтересные, всё про муку да про варенья с солениями. Машенька, ну поведайте...
— Хорошо, только, гляди, не вздумай болтать, — и она рассказала всё: и про поляну, и про наготу, и про собачий вой, и про лестницу, и про неизвестного симпатичного мужчину, опустила только про Юньку, по зову которого, собственно, и собралась она на сеновал подниматься...
— Ой, барыня, любовь вас ждёт пресильная! — радостно всплеснув руками, закружила по комнате Даша. — Как я рада! Вот только есть в вашем сне какие-то неясности...
— Какие?.. Говори же, не томи меня...
— Да я и сама пока не поняла. Можно мне с кумой мельника, Анютихой, посоветоваться? Нет, боже упаси, о вас ни слова! Я всё, вроде, как про себя расскажу. Она в окуёме лучше толкует сны и гадания. Ну, не робейте. — Девушка замолчала, а потом, сразу посерьёзнев, как-то нараспев промолвила: — А может, и не надо до всего дознаваться, придёт время, оно само и откроется.
— Нет уж, Дашенька, ты мне всё поразузнай. Я же теперь сама не своя буду, пока до всего не дознаюсь. Сердце до сих пор так и прыгает.
— Да вы никак ещё и нецелованной будете? Ой, простите меня, Мария Захаровна, что-то я совсем от радости за вас в дурь попёрла...
— Да почему же в дурь? Ты, понятно, опытнее меня. Нет, я, конечно, целовалась, и не раз, но дальше поцелуев и взаимной дрожи как-то всё, признаться, и не заходило. Правда, один раз... — Маша как бы спохватилась, — но это не в счёт, и к мужчинам не имеет никакого отношения. — Девушка залилась румянцем.
— Да престаньте вы, дело это житейское, все мы, бабы, первый сок из себя сами или с подружками выжимаем. Это уж после, как иного медку попробуешь да в охотку войдёшь, вот тогда уж страсти обуревать начинают, а всё, что до этого, — девичьи шалости. Ладно, весь ваш сон я разузнаю. А ещё, ой, господи! Совсем из головы выскочило, — она зачем-то с опаской покосилась на дверь, подошла к окну, перегнувшись, глянула вниз и вернулась к Машиной кровати: — Юнька сегодня согласился взять меня на одно очень рисковое дело. Оно противозаконное, и, ежели кто дознается, всех колодки ждать будут, а может, и угольные копи...
Машенька вся напряглась и подалась вперёд, боясь пропустить хоть одно слово.
— У нас здесь в окрестных чащах объявился недавно глашатай воскресшего старинного бога. Люди к нему разные по ночам собираются. Вопросы пытают, о жизни, об урожае, о властях, о жёнах. ну и о других разностях выспрашивают, а старик этот их, знать, поучает. Да, говорят, так ловко, складно, а главное, всё, что ни скажет, — сбывается. Жуть как интересно. Юнька говорит, что туда только мужиков допускают, хотя за дедом тем неотлучно следуют три или, может, и более молодые высоченные девки. Внучки они ему, прислужницы или ещё кто, о том никому не ведомо. Вот так-то. Ну что, пойдём?
— Конечно, пойдём. но только ты же сама говорила, что девиц туда не пускают...
— А мы впотай пойдём. Дед этот из чащоб в полную луну выходит и всегда к одной и той же ярыге. Оне там внизу у костра будут своё гутарить, а мы сверху, в хмызняке притаившись, послушаем. Може, чего и учуем, а не учуем, так хоть увидим. Шутка ли, глашатай самого древнего бога! Вы это. как дом весь уснет, оконце отворите, Юнька лестницу приставит — вроде как ремонтировать что затеял, а вы потом по ней в сад спускайтесь, как условный сигнал услышите. Кукушка три раза кукукнет, малешко помолчит и ещё два разочку: ку-ку, ку-ку. Хорошо? Только в тёмненькое оденьтесь, в штаны какие и рубаху. Ну, я побежала, а то не успею ваши одёжи постирать да высушить...
6
Аудиенция у Генерал-Наместника удалась. И презент он принял, и родительский привет, и сам, почитай, битый час вспоминал их молодые похождения. Расчувствовался, а когда Енох ещё сообщил, что в Кремле ему выбор был, куда пойти служить отчизне, и он сознательно, ну и по совету отца, конечно, предпочёл этот далёкий окуём столичным задворкам, тут Урза Филиппович и вообще в полный восторг пришёл.