Моника молча согласилась со словами Отца Вивье. Бледная, как никогда, она представляла собой живой образ скорби и печали. Она стояла возле окна, последние вечерние лучи освещали ее красивую стать. Священник опустил шторы кровати, где лежала без сознания Каталина де Мольнар, и подошел к Монике:
- Ужасно, что в этой поездке тебе пришлось ехать одной, дочка.
- Она так пожелала, Отец. Она не известила, не позвала меня, даже не передала новость. Она воспользовалась первой же благословенной повозкой, бывшей в вашем распоряжении, и выехала, как безумная, никого не предупредив.
- Человек, который известил вас – посланник Софии Д'Отремон, которому она приказала предупредить вас.
- В доме он никого не обнаружил и пошел в монастырь. Он лишь сказал, что моя мать выехала в Кампо Реаль. Она не сумасшедшая, не безумная. Боль заставила ее бредить, но она не безумная. Тем не менее, вы уверяете…
- Я лишь уверяю в том, что видели мои глаза. Я был с доньей Софией. Могу поклясться, что никто не подталкивал твою сестру в пропасть, ничья человеческая рука. Мы видели, как пронесся конь, как обезумевшее животное убегало от Ренато. Наконец, мы увидели, что конь, никем не управляемый бежит в пропасть и разбивается. Он ехал позади нее, не могу отрицать. Если была причина, чтобы желать ее смерти, если он бежал за ней, чтобы задержать и спасти, то кто может доказать, дочка? Это на совести Ренато. Иногда движут человеческие страсти, плещущие через край. Но Ренато ненавидел жену? Ненавидел ее?
- О, замолчите, Отец, молчите! Теперь не спрашивайте. Сжальтесь!
Моника отступила, закрыв лицо руками, тело подрагивало от мук ужасного сомнения.
- Успокойся. Я спрашиваю тебя как духовник. Я бы хотел услышать признание, дочка. Твои слова могут пролить немного света.
- Я бы жизнь отдала, чтобы узнать правду! Разве вы не понимаете, что моя душа тоже противится? Не понимаете, что я умираю от отчаяния?
- Понимаю твое мучение; но если дело не касается тебя…
- Что не касается меня? Умоляю, не заставляйте меня говорить!
- Прости меня. Понимаю, ты чувствуешь себя лишенной рассудка. Мне следует оставить тебя одну и посоветовать помолиться для успокоения души. Я бы хотел знать больше, быть уверенным в грядущем сражении. София Д'Отремон рассчитывает на мое свидетельство ради защиты сына.
- Его обвиняют? Ренато в самом деле обвиняют, помимо моей матери?
- Его обвиняют злобные глаза, молчаливые уста. Но больше всего обвиняет безумная страсть в глазах, когда он смотрит на тебя. Поэтому я хочу добраться до правды. Сплетни, обвинения мало значат для меня. Моя задача – защитить не тело, а помочь спасти душу, от всего сердца раскаяться виновному, спасти от ада и боли греха.
Он напряженно смотрел на нее, стремясь проникнуть в глубину мрачного и гордого сердца, чистого и измученного, но глаза Моники страдальчески блуждали по комнате, и священник вздохнул:
- Пусть Бог даст тебе, чего не дадут мои бедные слова: свет и мужество, дочь моя.
Отец Вивье удалился, Моника тоже оставила сумрачную огромную спальню. Рядом с Каталиной осталась темная тень служанки. Моника вышла, мучаясь от желания сбежать, столько раз появлявшееся у нее под крышей роскошного особняка. Она никуда не шла по своей воле, но ноги привели ее на тропу за белой церковью, ведущей к каменным стенам кладбища Д'Отремон, открытой калитке. Никто не побеспокоился прикрыть ее после скоропалительного захоронения, совершенного несколько часов назад, и Моника пошла по следам.
Букет цветов, торопливо брошенный на вскопанную землю – единственное, что отмечало могилу, охранявшую драгоценный деревянный гроб, обитый парчой, последнюю шкатулку этого ядовитого цветка, Айме де Мольнар. Слезы выступили на глазах Моники. Губы высохли, она всхлипнула и с жалостью прошептала:
- Айме, моя бедная Айме. Что ты наделала, чтобы найти свою смерть? До какого предела дошла? Пусть Бог простит тебя, как я простила тебя всей душой!
- Моника, Моника! Я искал тебя, как безумный. Мы должны поговорить!
Ренато, дрожа от переполнявших чувств, подошел, сжал ее запястья так, что Моника не могла даже шевельнуться, не давал ей времени опомниться от удивления, вызванного неожиданным появлением, резким возвращением в настоящее из прошлого, такого далекого, которое изобиловало ее нежностью.