- Жестоко, но ты хотя бы утолила обиду.
- Я не держу на тебя обиды.
- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Твоя любовь ко мне умерла?
- Да, Ренато, умерла окончательно и бесповоротно. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?
- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и утешало бы страдать и печалиться вместе, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а твои губы произносят мое имя, когда ты думаешь или молишься. Из-за слепого эгоизма любви утешение знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, не требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что страдаешь, плачешь из-за меня, и я сотру слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!
- Я не могу, Ренато, не могу!
- Простите, если помешала, – извинилась Мать-Настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя бесполезны. Этот сеньор имеет законные права и…
- Хуан! – воскликнула Моника, почти задохнувшись.
- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.
Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Как никогда прежде, он выглядел суровым, надменным, а взгляд сумрачных глаз выражал насмешку. Как никогда прежде высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева; Моника почувствовала, что силы ее покидают, и она вот-вот упадет в обморок, и монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней. Всю оставшуюся силу она направила во взгляд, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как она желала увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже его уста произносят желчные слова!
- Думаю, пришел вовремя, по крайней мере для себя. Полагаю, вам мое появление крайне неприятно, но что же делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д'Отремоном, Моника? Можешь уделить минуту человеку, которому у подножья алтаря ты поклялась быть с ним и уважать? Выслушаешь? Это будет не слишком большой жертвой? Не потребует чрезмерных усилий?
- Я думала, все уже сказано, – ответила Моника слабым голосом.
- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти получил вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.
- Присутствие Ренато ничего не значит, – живо возразила Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.
- Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Не трудись объяснять, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя оставить нас наедине?
- Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Говори в моем присутствии!
- Я мог бы, но хочу узнать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, от себя добавлю. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.
- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый!
- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.
- Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это место вы уважаете, такие благопристойные, благородные, имеющие важные фамилии, прекрасно знаете, что комната для посещений не для споров подобного рода. Еще я не знал о всевозможных визитах. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.
Ренато поджал губы, еле сдерживаясь, он повернулся к настоятельнице, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать душившей злобе:
- Ты не прикроешься этим нелепым браком. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!