В тот день я отсутствовала на протяжении нескольких часов, и Дима оставался дома один. Возвратившись домой, я вежливо поинтересовалась, как дела, чем занимался. Дима, как отставной офицер, четко докладывает, перечисляя все, что сделал: «Почистил картошку. Приготовил ужин. Посмотрел новости. А потом смотрел тебя». Я в недоумении: «Как это — смотрел меня?»
Выясняется, что мой муж после всех дел включил семейное видео — тот бесконечный фильм, который он снимал на свою видеокамеру повсюду, где бы мы с ним ни бывали, и в котором на всех планах и во всех ракурсах была в основном представлена его любимая героиня!
С той поры практика «смотреть меня» стала для него обычным регулярным занятием в случае моего отсутствия. И не только тогда, когда я надолго уезжала, но и когда лишь задерживалась на работе. Была одна, особенно долгая для него, разлука — целых три недели, когда я уехала на рабочую стажировку в Лондон. Для Димы это был срок практически невыносимый. В этот период времени почти ежедневный «просмотр меня» по видео превратился для него в жизненную необходимость! Так Дима глушил свою тоску по мне.
Иногда мы ссорились. Ссоры никогда не происходили в связи с бытовыми вопросами, а лишь в рамках нашего любовно-семейного отношения, например, в связи с его ревностью или когда я, устав от его неиссякаемой навязчивой страсти, пробовала отослать его к маме на побывку — «отдохнуть». Тогда Дима, расстроенный и разгоряченный, уходил в свою комнату, включал видео и. снова «смотрел меня». Все это напоминало мне реакцию обиженного ребенка — протест в духе: вот она тут, в телевизоре, «хорошая», а за дверью — «плохая»!
Раза два эти ссоры имели печальную развязку: от того, что я настаивала на его «отдыхе» у мамы, у Димы «зашкалило» давление так, что пришлось вызывать «скорую» — купировать приступы. После этих случаев тема «побывок у мамы» отпала раз и навсегда: может, я и эгоистка, чтобы требовать своего, но все же не убийца.
Когда я возвращалась домой с работы, Дима выходил в прихожую, галантно помогал мне снять верхнюю одежду, затем становился на колени и снимал обувь. А когда я уходила, все происходило в обратном порядке. Порядок «одевания-раздевания» не менялся и на людях, в гостях, в любой компании. Он был по-настоящему галантен, но главное, никогда не стеснялся проявлений своей любви, не стеснялся выглядеть «подкаблучником», важнее всего ему было мне угодить, чтобы быть любимым мною. Так он завоевывал мою любовь и выражал свою — всеми подручными средствами, а значит, и себя он так выражал, ибо его самовыражение было в его любви.
Что же касается моего отношения ко всему этому, то я всегда себя считала классной и корону королевы носила так естественно, словно всю жизнь этим занималась.
Конечно, я понимала, что таких мужчин, которые могут на женщину эту корону надеть, пожалуй, не супермного. Однако, что такой нашелся именно для меня, считала правильным и абсолютно справедливым. И даже не сомневалась, что так быть должно. Ведь перед встречей с Димой я полгода молилась
Богу, чтобы послал мне такую любовь, какую я заслужила, такую, какую сама могу дать любимому мужчине...
Тем не менее, отлично понимала исключительность Диминой любви, которую приняла, как Божий дар мне. Ну, а его Божий дар был безмерно женщину любить и также безмерно ей служить и покоряться.
Пока мы жили вместе, я жила в его любви и в ней растворялась. Он меня в ней растворял. И ничего, кроме хорошего, кроме этой его любви и его самого в ней, я не видела и не чувствовала. И не могла почувствовать, не было дано. Это было объективно. Ибо мы были проникнуты одним отношением.
Ах, какая добрая!
Мы выезжаем из ворот нашего дачного кооператива и спускаемся по моей любимой горочке, которая ведет к железнодорожному полустанку «Радошковичи». До него — километра два-два с половиной. Едем вдвоем с мужем, заднее сиденье пустует, на него можно кого-то посадить. Я привычно смотрю по сторонам — рассматриваю поток дачников, направляющихся к электричке, — кого из них прихватить. Беру в первую очередь людей пожилых, женщин с детьми, а если таковых нет — просто кого придется, ибо в часы между потоками электропоездов на дороге никого нет. Иногда, о радость, вижу кого-либо из соседей по даче — приятно им оказать услугу.
Дима не очень любит эти мои «благотворительные акции». Он предпочел бы возвращаться в город вдвоем. К тому же бывает, что на заднем сиденье вещи свалены в беспорядке, и ему приходится выходить из машины и все там обустраивать, чтобы усадить нового человека, — ведь я за рулем. Иногда он ворчит и пробует меня убедить, что сегодня нам «подбирать людей неудобно». Его недовольство меня напрягает и сковывает, лишает возможности полноценно прочувствовать радость человека, которого я усаживаю в машину.
...Хорошо помню те дни, когда, груженная рюкзаками, и сетками, и маленькая дочка в придачу... топала к электричке пять километров пешком, а рядом проносились машины, среди которых было немало пустых или полупустых. Как хотелось, чтобы кто-либо из водителей сжалился над горемыками и подвез. Сама же руку поднимать стеснялась — среди дачников не принято проситься «на подвоз» — волоки свою ношу сам.
Чуда не произошло ни разу. И потому я могу представить себе, каково это, когда оно происходит. Когда останавливается машина и вам предлагают подъехать — и не просто до станции, но до самого города! Какая это радость для человека, настоящий сюрприз, чудо! Дома вечером, а может быть, и еще пару дней, он будет рассказывать об этом, говорить, как ему повезло, и снова будет радоваться. Он будет вспоминать меня с добрым сердцем, и простится мне что-то из того, что натворила я в жизни, и снимется чье-то проклятие с грешной моей головы, и может быть, в неурочный час его теплая мысль обо мне спасет меня от погибели...
Иногда люди пробовали давать деньги, а потом спрашивали, почему помогла, раз денег не надо. Отвечала просто: я христианка, а помогать — это норма православной жизни, да и в принципе — человеческой. Иногда шутила по поводу того, как я «двух зайцев одновременно убиваю»: оказываю помощь нуждающемуся (это мне пойдет в зачет на том свете), но при этом ничем себя особенно не обременяю, ибо эта помощь мне ровно ничего не стоит.
Кто-то говорил, даже многие говорили: «Какая вы добрая!»
Я уже не помню, было ли то время, или нет, когда я радовалась словам благодарности и гордилась ими, гордилась собою. Вообще-то, старалась не гордиться, «не заноситься» — себя я эмоционально ограничила, ну, а весь «процесс» — упростила, он сейчас протекает уже почти по-деловому: посадила человека, устроила его, дверь закрыла и — поехали. Иногда все делаю, даже не отвлекаясь от начатого в салоне разговора с близкими...
На слова благодарности людей, на их радость почти не реагирую, не размягчаюсь.
Вот сели, поехали. Пока едем. Слава Богу!
Ты, ты, ты... только ты