Добре, — отвечает Мартынюк. Держа в одной руке окорок, в другой — водку, он прикладывается к горлышку и одним долгим глотком осушает чуть ли не половину бутылки. Потом, поставив ее на ящик, отчего ящик накреняется, он впивается крупными, белоснежными зубами в окорок, отрывает кусок и протягивает окорок мне.
От запаха мяса у меня кружится голова. Достаю из кармана перочинный нож, пытаюсь отрезать кусок, но тупой нож скользит, не оставляя даже следа. Тогда я тоже впиваюсь в мясо зубами... Окорок переходит к Кондратьевой. Она держит его в руках и умоляюще смотрит на меня, не зная, как к нему подступиться, потом закрывает глаза и следует нашему примеру.
Уходит второй взвод, товарищ лейтенант! — раздается за плащ-палаткой.
Добре, — отвечает Мартынюк, беря из рук Кондратьевой окорок.
И вновь окорок возвращается ко мне, переходит к медсестре, от нее — к Мартынюку...
Распив со мной остаток водки, лейтенант споласкивает руки и осторожно встает. Но ящик все же сильно покачивается, и трепетно дрожит фитилек в коптилке.
Откуда-то из-под наката Мартынюк достает пистолет, планшетку. И приподнимает плащ-палатку.
Мы уходим с третьим взводом. Приготовьтесь в дорогу, — говорит он.
А куда деть окорок? — чуть ли не плача, спрашивает Кондратьева.
Возьми с собой. Там нас теща не ждет, — жестко бросает он и переступает порог.
Кондратьева тяжело вздыхает и продолжает есть. Видимо, она очень голодна.
Чтобы не смущать медсестру, я поднимаюсь и хочу выйти из землянки. К тому же меня начинает знобить. И в это время сквозь шум ливня где-то близко слышатся два сильных взрыва...
Что это? ..
Думаю — мины, взрывы на минном поле, — говорю я, прислушиваясь к однотонному шуму ливня.
И вдруг где-то совсем рядом раздается нечеловеческий крик, от которого у меня мороз пробегает по спине:
Лю-у-ди-и-и! Бр-ра-а-а-а-ту-уш-ки-и-и! ..
Ой! .. Наверное, Злобин! Леша! — вскрикивает Кондратьева и роняет окорок в воду. Потом вскакивает, хватает свою санитарную сумку и выбегает из землянки, опрокинув ящик с коптилкой.
Я оказываюсь в кромешной темноте.
С минного поля снова несутся душераздирающие:
Лю-у-ди-и-и! Бр-ра-а-а-а-ту-уш-ки-и-и!. .
Я слышу топот грузных солдатских сапог, отдающийся в голове, как удары молота, и выхожу из землянки, осторожно нащупывая смытые ливнем ступени. Передо мной, как стена, темень. Я ничего не вижу и не могу сделать шага.
Меня окликают: