Было уже время уборки хлебов. Как-то мы жали пшеницу, ветреный такой день выдался. Фрау Матильде немецкие мастера по ее заказу смастерили высокое кресло на колесах, вроде зубоврачебного, с подъемным механизмом. Покрутишь ручку — и кресло на сажень поднимается вверх. Сверху все видно, все поле. Как с вышки! Старуха разъезжала в этом кресле по полю, наблюдала за нашей работой.
Вдруг слышим голос фрау Матильды. Кричит она:
Где Вася? Почему его не вижу? Найти Васю! .. *
А Вася наш в тот день работал на подводе, снопы
подвозил. Стали искать его — нигде не нашли.
Найти Васю! — грозила нам кулаком старуха.
С чего, думаем, старуха сходит с ума, куда денется
мальчик? Устал, видимо, и спит где-нибудь з хлебах. .. А фрау Матильда все грозится. И в это время видим: большое облако поднялось над горизонтом, потом показались языки пламени. Горела барская усадьба.
Пожар, пожар! — раздались со всех концов голоса, и все сбегались к креслу нашей хозяйки.
Туда! Тушить пожар! 8сЬпе11! 8сЬпе11! — кричала старуха, а мы стояли вокруг и посмеивались. Кое- кто даже плясал от радости. И вдруг видим: утихла наша фрау, клюнула носом вперед и свалилась со своего «наблюдательного пункта». Доконал-таки ее Вася! Не смирился. Искали его полицаи долго потом, не нашли. Убежал он с пастухами-словаками на их родину, скрывался в партизанском отряде.
Да. .. Вот он каков — мальчик в пионерском галстуке.
Солдаты возвращаются домой
Третью ночь через этот австрийский городок, напоминающий крепость, проходят наши солдаты. Днем, в августовскую жару, они отдыхают в придорожных лесах, а ночами идут. Идут, счастливцы, домой, в Россию, мимо спящих деревень...
На площади этого каменного городка сколочена небольшая трибуна. На ней всю ночь в окружении штабных офицеров стоит генерал-полковник В. В. Глаголев, командующий 9-й гвардейской воздушно-десантной армией. Мимо трибуны проходят солдаты — удивительно четким строем, железным молодецким шагом, и блестит у всех на груди вороненая сталь автоматов! Ни одной винтовки! Только автоматы!
На площади светло от жарко пылающих костров. Вокруг же площади — могильная тишина и темно. Но иногда то в одном, то в другом окне блеснет полоска света, кто-нибудь решится приоткрыть ставню, выглянуть на площадь.
А солдаты идут, идут, идут, не видно конца колоннам.
Я стою у трибуны и как завороженный смотрю на проходящие войска. Глотая слезы, вспоминаю первые месяцы войны.
Это было на севере Карелии. Как-то я вместе с корреспондентом центральной газеты приехал в один из наших полков в район Порос-озера. На командном пункте нас встретили с удивлением и любопытством, спросили: не были ли мы обстреляны в дороге? Не видели ли мы вражеских солдат? . .
Нет, а что? — Я инстинктивно положил руку на кобуру моего нагана, набитую двумя запасными пачками махорки и спичками.
Особенного, конечно, ничего, — уклончиво ответил один из командиров.
Мы с утра в окружении (это тогда было модное слово), неужели вас никто не предупредил? — выпалил второй.
У нас есть убитые и раненые, — мрачно сказал третий.