Трое вышли в коридор. — Алексей, наш бункер занимается научными исследованиями эффектов Зоны. Спектр исследований достаточно большой. Мы тут и Выбросы изучаем и биологию зоны и причины ее возникновения пытаемся исследовать. Ну и естественно, главный вопрос и причина создания нашего бункера — как же Зону свернуть и нейтрализовать. На главный вопрос ответа у нас до сих пор нет, а вот в остальном материала накоплено достаточно. И на самом деле он никаким местом не вписывается в современное понимание науки о природе. Поэтому мы как бы здесь и ученые и даже имеем частичную поддержку со стороны государства, но только выдать им из найденного мы ничего не можем, потому что все нами обнаруженное будет мгновенно поставлено под гриф «лженаука» и мы потерям и то скудное гособеспечение, которое сейчас есть. Что же мы даем государству?
Алексей вопросительно взглянул на профессора. А Сахаров продолжил.
- Мы всем своим небольшим коллективом собираемся раз в месяц на пионерскую линейку и сочиняем отчет о проделанной работе. Важно написать так, чтобы все термины были узнаваемы, внешне казалось, что работа проведена, но что бы проверить ее не было никакой возможности. Этот принцип отчетности я взял у наших прямых конкурентов — НАСА. Они там в этом уже эксперты. И ты не поверишь! Это самый лучший способ получать дотации от государства. При желании можно написать так, что и миллиард выдадут! Но тогда точно жди проверок. Нам это ни к чему. Нам нужно минимум. Наш куратор получает достаточно информации, чтобы подколоть под очередную платежку, а платежка настолько мала, что не вызывает желания отправить комиссию с проверкой, ибо отправка комиссии, учитывая запредельную опасность миссии, будет стоить в несколько раз больше, чем сама платежка. А в обойме куратора добровольцев-камикадзе, во имя чести страны, отродясь не было. Так и живем.
Они уже дошли до закрытой двери. Сахаров открыл ее и впустил гостей. Посреди кабинета стоял сбитый из дубовых толстых досок стол. За ним стояло шикарное красное кресло, тоже ручной работы. И тоже из дуба. Алекс не удержался и пошел ощупывать самодельную мебель. Дерево было бархатистым и приятным на ощупь, спинка кресла и сиденье обтянуты красной кожей. На столе стояли приборы, тоже ручной работы, все, что можно, было обтянуто тонкой, прекрасно выделанной кожей красного цвета. На против кресла, на всю стену, весела большая карта чернобыльской Зоны. На ней были обозначены и подписаны большое количество разных объектов, опасных мест и огромное количество значков, которых Алекс просто не знал и даже понятия не имел, что они значат. Он остановился перед картой, внимательно ее рассмотрел, нашел Кордон. И тут краем глаза, периферийным зрением, он почувствовал знакомое белёсое свечение. Он напрягся. В углу комнаты стоял шкаф. Глаз уловил свечение именно в том месте. — Профессор Сахаров, а что у вас в этом шкафу? Алекс указал рукой на шкаф.
— Хм. А что такое Алёшенька. Что тебя смутило. Пойдем, откроем, посмотрим.
Оба подошли к шкафу. Квасьневский тем времен примостился на табурете перед столом и доставал из своей папки документы.
В шкафу лежало много стопок разных документов, множество разнообразных мелочей, канцелярские принадлежности, пачка чистой бумаги, но Алекса почему-то манила всего одна вещь. В углу шкафа стояла чернильница. Старая советская керамическая чернильница времен 50х годов. Рядом лежала перьевая ручка. — Профессор, вот это. Что это? Алекс показал пальцем на чернильницу.
— А что не так, Алексей. Расскажи, почему ты ее выбрал?
— Не знаю, профессор, мне показалось, что от нее исходит свечение.
— Хм. Алёша, да тебя не обмануть. Верно видишь. Давай возьмем её, и я тебе кое-что покажу.
Сахаров взял чернильницу и лежавшую рядом ручку. Отнес и положил на стол. Затем вернулся, взял с нижней полки шкафа лист тонкого метала и несколько листов бумаги.
— Давно я этим не занимался. Улыбнулся профессор, с первого раза может не получиться. Сел в свое красное кресло, примостился поудобнее, положил перед собою лист металла, на него положил лист бумаги, взял в руки ручку, окунул перо в чернильницу и с видом заговорщика провел первую линию.
— Такс. Первый меридиан. Угол 144 градуса. Второй. 120. Третий. Теперь четыре угла по 72. Здесь 36, еще 36, биссектриса, до пересечения. Здесь полтора дюйма, еще полтора. 18.
Алекс и Квасьневский с любопытством наблюдали, что делает профессор. А тот настолько сосредоточился и ушел в себя, что перестал замечать что происходит вокруг. — Теперь еще одна диагональ. Сколько же там? А. 3 дюйма. Хорошо. Такс. Вот и Первый контур, вроде закончил. Алексей, как тебе рисунок? Алексей подошел поближе. Нагромождение линий. Видна какая-то закономерность рисунка. Есть симметрия в каких-то местах. Да хрен его знает. Алексей пожал плечами. И начал переводить взгляд на Квасьневского.
— не знаю Профессо…
И замолчал. Как только его взгляд расфокуисровался и рисунок попал в область периферийного зрения, Алекс получил мощнейший удар, его мозг взорвался образами. Алекс увидел объем. Это было нечто невероятное. Алекс стал кубом, живым, бурлящим, переливающийся гранями из одной в другую, но при этом чувствуя каждую грань и плоскость, ощущая углы. Странное, дикое, непередаваемое ощущение и образ. Алекс был бесконечно большим и бесконечно малым одновременно. У него закружилась голова, он пошатнулся и вцепился обеими руками в стол. Проморгался. Отпустило. Алекс испугался и решил больше не смотреть на изображение.
— Алексей, смелее, этот рисунок не принесет тебе вреда. Подбодрил его Сахаров.
Квасьневский с любопытством наблюдал за происходящим.
— Алексей, ну хорошо. Хватит тебя мучить. Смотри прямо на рисунок и он не будет бить тебя по мозгу. А я закончу демонстрацию одним экспериментом. Давно хотел попробовать, да рисовать всю эту красоту было лень.
Профессор снова взял ручку, обмакнул перо в чернильницу и очень тщательно вымерив места на двух крайних линиях рисунка, одним движением соединил их сплошной линией. — Надеюсь, получится. Алексей, смотри внимательно. Я хочу, чтобы ты запомнил, что почувствуешь или увидишь.
Сначала ничего не происходило. Лист как лист. Рисунок тонких линий и не более того. Потом Алексу показалось, что рисунок теряет цветность. Как тогда, перед Выбросом природа начала терять цвета и солнце с небом перешли в ярко белые оттенки испепеляющей пустыни. Началось преображение. Весь рисунок медленно изменился в цвета испепеляющего пустынного солнца, затем, так же медленно начал как-то колебаться и формы его поплыли. Было не понятно, что и как плывет. Появилось ощущение, что рисунок сворачивается внутрь самого себя. Алекс несколько раз моргнул, пытаясь сконцентрировать зрение. Перед ним снова были тонкие линии на белой бумаге. Которые спустя несколько секунд снова начинали плыть, как будто он смотрел на них сквозь разогретый колеблющийся воздух. Так некоторое время пробыв в мареве, пространство над листом и даже сами линии на бумаге медленно наполнились светом, таким же, как белая энергия перед рождением голубой сферы в тоннеле, под железнодорожной насыпью. Спустя несколько секунд после заполнения рисунка этой белой энергией линии на бумаге вспыхнули и лист, под пожиравшим его обычным огнем начал сморщиваться.
Алекс с удивлением смотрел на догоравший рисунок.