— Споешь?
Маша сидела рядом, передавала ему гитару. У Алика внутри будто разбилась елочная игрушка. Он принял инструмент. Взял несколько аккордов, подтянул четвертую. И запел, копируя интимный стиль оригинала:
Когда перед тобою возникает красивая и трудная гора,
Такие мысли в душу проникают, что снова выйти нам в поход пора…
…туда не занесет ни лифт, ни вертолет, там не помогут важные бумаги.
Туда, мой друг, — пешком, и только с рюкзаком,
И лишь в сопровождении отва-аги.
— Классно поешь. — Девушка смотрела на огонь, тени заострили ее черты. — Закрою глаза, и кажется, — это Визбор. Здесь, с нами…
— Откроешь, а это всего лишь я. — улыбнулся Алик.
— Не кокетничай. Сделай взлет и посадку, а?
На словах «идет молчаливо в распадок рассвет» Машины волосы коснулись его щеки. А рука приобняла за талию. Жест вышел естественный, легкий. Кошачий. Ее волосы пахли шампунем и костром. И еще чем-то неописуемо женским. Он растворился в этом запахе. Это был запах обещания. Того, что сегодня у них все получится.
Следовало заговорить, чтобы не потерять рассудок.
— Всю жизнь… — тихо произнес Алик.
— Что?
— Всю жизнь… Он стремился к выработке того сдержанного, непритязательного слога, при котором слушатель овладевает содержанием, сам не замечая, каким способом его усваивает. Всю жизнь он заботился о незаметном стиле, не привлекающем ничьего внимания…
— Ему хотелось, — шепнула Маша, трогая губами его ухо, — средствами, простотою доходящими до лепета, выразить смешанное настроение любви, страха, тоски и мужества, так чтобы оно вылилось как бы помимо слов, само собою. Может пойдем?
— Ты одна?
— С подругой. Но мы что-нибудь приду…
— Все хорошо. Я один.
— Уже нет.
Потом была ночь. Ее остаток, вернее.
Наутро Алику стало безразлично, где он и зачем. Им обоим стало безразлично. Знаменитый финальный концерт они почти не слышали. Песни мэтров стали фоном для их объятий. Хорошим, правильным фоном. Друзья оставили их в покое.