— Предлагаю мир,— сказал я.
— Мир? — не поверил Женька.— Знаю вас! Не подходи, я за себя не ручаюсь. Что, выпустили из больницы? Контуженый Васькин! Кис-кис! Хочешь мышки?
— Не смей так говорить,— сказал я. Мне стало обидно.— Зачем так? Разве меня одного контузило? Знаешь, сколько там раненых? Твой брат тоже на фронте.
И вдруг Орел Беркут сник. Злости уже не было на его лице. Лицо вдруг сморщилось, веснушки побелели, он всхлипнул, всхлипнул еще раз... и заплакал тонко и жалостно.
— Нет братки-то,— вырвалось у него.— Нет брат- ки-то... Нет...
— Женька, что ты? Женя! — растерялся я.— Ты чего? Ты о чем?
— Братку-то убили...
Я стоял и глядел. Ну чем я мог помочь ему, чем? Что я мог сделать, чтобы помочь долговязому, нескладному парню? Я ничем не мог ему помочь, как не мог помочь той девочке, которую несли под простыней в госпитале, как не мог помочь Борьке Лившицу, лучшему шахматисту в нашем городе.
— У нас отец пропал без вести,— сказал я.
— Без вести — не погиб,— продолжал горевать Женька.— Еще найдется... А братеню под Двинском. По-настоящему. Навсегда.
— Где это Двинск?
— Там, на карте. Кружочек такой.
— Я не знаю...
— Я знаю... Нашел... У меня мамки-то дома нет. Она на окопах.
— У нас тетя Клара тоже поехала на окопы.
— У вас тетка чужая, у меня мать.
Куда ни кинь, Женьке было всюду хуже, чем нам. Подошел Рогдай, наклонив голову, смотрел с сочувствием на бывшего врага.
— Женя, а...— Рогдай хотел что-то сказать. Погрыз ногти и предложил: — Пойдем к нам, а? Пошли? Есть хочешь?
— Хочу.
— Нам обед сварила тетя Зина. Вкусный! Знаешь, я сам пробовал варить. Варил кашу «геркулес», каша взорвалась. Примус разорвало, кошке хвост оторвало...
Рогдай врал напропалую. И Женька перестал плакать, улыбнулся.
— Правда, да? Кошка взорвалась и кошке хвост оторвало?