— Вы ошиблись, наверное... Здесь живут посторонние люди.
Оказывается, они приняли нас за лилипутов.
Пришлось усы отдать. Взамен я получил новый костюм из овса, а Рогдай — обещание, что ему сошьют на будущий год еще лучше.
Потом мы пошли в Пионерский сад. Тетя Клара несла сверток с костюмом; а мы каждый свои коньки — папа, мама, Рогдай и я. Помню, на маме был белый свитер, на голове меховая шапочка. Она не была похожа на маму, она была похожа на тетю Любу, которая жила на втором этаже, училась в Театральном институте, играла Василису Прекрасную в Театре юного зрителя в пьесе «Финист — ясный сокол». Потом был карнавал...
Бомба упала в сад в сорок втором году, когда там проходил общегородской слет пионеров. Это было летом. Мы уже знали, что отец пропал без вести.
Кажется, пообещали, как стемнеет, показать «Боевой киносборник № 7». Кинотеатр был открытый. Ребят было много... В павильоне я взял по ученическому билету настольный бильярд. Партнеры нашлись сразу. Мы не слышали, как объявили тревогу, или ее не объявляли... В городе привыкли к тревогам, потому что тревоги были, а бомбежек по-настоящему — нет.
И вдруг рвануло. Это было совершенно неожиданно. Взрывом смело столики с детскими играми, что-то затрещало. Я пришел в себя у стены дома, надо мной нависли ветки тополя, обрубленные осколками. Я никак не мог сообразить, что произошло. Удивительная тишина, все скомкано, снесен павильон, наломало веток... В ушах попискивало, вроде бы комар над ухом висит. Откуда-то повалил кислый дым. На дорожках лежали ребята. Черные. От земли и копоти. Я остановился, посмотрел на свои руки... Они были целыми, но в ссадинах.
Откуда-то прибежали женщины, милиционеры. Взрослые хватали нас за руки. А те все лежали на дорожках. Я наконец понял — это были убитые.
Настоящая война, не игра в «тринадцать», ворвалась в мою жизнь, ей было ровным счетом наплевать на какого-то мальчишку, как и на миллионы других людей, одним взмахом перечеркнула она их судьбы, мироощущения, привязанности и антипатии. С этой минуты отсчет времени и пространства стал иной, а «до войны» стало грустной, наивной сказкой. Разумом я и потом долгое время не понимал происходящего, а вот телом, каждой своей клеткой ощутил бездну.
Я заплакал. Я не слышал своего плача. И потерял сознание.
Так я попал в военный госпиталь на Плехановской. В каменном здании с толстыми стенами стояли кровати. Койки, койки... На них забинтованные красноармейцы. Для нас, детей, в этом госпитале выделили две палаты.
Говорили, что самолет, который сбросил бомбу, сбили. Летчика взяли в плен. Пилотом оказалась женщина.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Первым человеком, которого я увидел, когда пришел в себя, была мама. Она сидела около меня и смотрела на меня, как на маленького.
— Мама! — сказал я, но ничего не услышал: над ухом противно пищал комар; и еще я почувствовал, что у меня очень тяжелая голова, как будто стала чугунной,— никак не оторвать от подушки.
Мама положила руку мне на грудь, чтобы я не вставал. На ней был белый халат, голова повязана белой косынкой. Я не удивился, что она оказалась рядом. Но я еще не знал, что она поступила работать в госпиталь, что ей поручили ухаживать за детьми.
Она покормила меня куриным бульоном, потом дала лекарство, и я уснул.
Потянулись дни в госпитале. В нашей палате были одни мальчишки. Ребята быстро поправлялись: ранения у них были легкие. Самое тяжелое было у Борьки Лившица — оторвало ногу, и у меня — контузия. К нам бесконечным потоком шли посетители. Наверное, весь город перебывал у нас. Приходили товарищи по школе, учителя, родители и родственники, сутра до вечера у нас сидели раненые красноармейцы. Тумбочки были завалены конфетами, хотя уже шел второй год войны, цветы стояли на подоконниках, на столе, на тумбочках... Охапки роз и еще букеты каких-то красивых и пахучих цветов.
Мама вначале долго сидела около меня, потом стала бывать реже: она уходила в другую палату, где лежали девчонки.
Однажды пришел Рогдай. В одних трусах. Были жаркие дни, а у нас в городе летом ребятишки бегали босиком и в одних трусах. Собирается голопузая команда и айда всем гамузом на реку. Прыгали с крутого берега, играли в «рули». Всю реку от Гусиновки до Чижовки знали не хуже лоцманов: где яма, где брод, где отмель или омут.
Рогдай успел загореть. Волосы у него стали белыми, даже брови белые.
Мама принесла халат и заставила его надеть. Так Рогдай и сидел в халате на голом теле.