Что было потом?
Он почему-то не смог отказать ей, когда она попросила его выпить с ней по рюмочке, хотя после первого же глотка подавился, обожженный горечью и крепостью. Из-за этого ему сделалось так неудобно, что он снова налил себе полную стопку и тотчас проглотил ее целиком. Елена, видя, что Арсений растерян, быстро намазала черный хлеб жестким, еще не оттаявшим после пребывания в холодильнике маслом, посыпала его солью и на маленьком блюдечке положила перед Арсением:
— Чего не сказал, что водку раньше не пробовал? Я думала, ты большой мальчик.
— Не пробовал, действительно. — таким вкусным показался кусок обычного черного хлеба с маслом и солью, что он, жадно дожевав его, попросил еще один.
— Совсем тебе плохо? — девушка чуть откинулась назад. В ее глазах зажглось что-то тревожное.
— Нет. Все хорошо. — ароматный хлеб перебил уже спиртовую водочную горечь, а снизу поднималось тихое, теплое воодушевление.
— Хорошо. — Лена чуть качнулась в его сторону. — Смотри не привыкни. Хотя от такой жизни иногда только водка и спасает.
Арсений не счел нужным уточнять, от какой такой жизни водка спасает любимую жену его консерваторского преподавателя.
А дальше они выпили еще. Арсений похвалил суп, а Лена посетовала, что в магазинах продаются такие скверные овощи, что приходится половину выкидывать и что будь у нее возможность, то она питалась бы только в ресторанах. Юноша с энтузиазмом кивал на каждое ее слово.
«А у вас кто готовит?»
Этот безобидный вопрос послужил катализатором. Внутри Арсения что-то раздвинулось и обвалилось с грохотом, и на этих руинах, в ослепительной внутренней пустоте, зароились, зажужжали мысли, свободные, одинокие, новые…
Мальчик поднялся над собой, переломил свой хрупкий стержень и не ведал еще, кем он стал и как ему себя называть.
«А у вас кто готовит?»
Как он за все время их жизни в Питере не сообразил, что отцу не так просто дается приготовление для них завтраков, обедов и ужинов? Более того, он никогда не видел отца хлопочущим на кухне. Всегда все было на столе или в холодильнике. А он? Так был погружен в свои переживания, что ни разу не предложил отцу помощь! Ничтожный эгоист. А папка? Папка — просто молодец. Что бы я без него делал! Сегодня же он поговорит с отцом, и они договорятся, что отныне хлопоты по хозяйству им надлежит делить на двоих. Отца надо беречь. Кто еще у него есть на этом свете? Дед. Но дед далеко. Мама, брат? Их отняло прошлое.
Но никакого разговора не последовало. И намерение забылось.
В жизни Арсения закрутилась карусель — только держись.
Водка, легко проникнув в молодую кровь, на время взяла бразды правления в свои руки. Она поочередно вскрыла все его кладовые, где болезненно сжатыми лежали начавшиеся 31 августа 1973 года страдания, и выпустила их на волю, дабы они прогулялись.
Лене он выложил все: торопливо, сбивчиво, с такой решительностью, словно от этой девушки зависело в этой истории нечто наиважнейшее. Его доверительность вместе с романтической искренностью придали Арсению в глазах Елены острейшую сексуальность, и в ней бурно созревало такое нестерпимое желание близости, какое она за собой прежде не знала. Утонченная же натура Арсения совсем перестала сопротивляться в себе животному безотчетному желанию овладеть самкой, смять ее, подчинить себе, вобрать ее в себя, превратить в свое послушное повторение. Поэтому им не потребовалось ни минуты, чтобы приладить друг к другу губы, руки, ноги, молодые, ничем еще по-настоящему не насытившиеся тела. Ни он, ни она не сомневались в правильности и необходимости происходящего, не терзались, не просчитывали последствия.
Одна их жизнь кончилась, другая началась, и эту новую они ни за что не променяли бы ни на какую другую.
Экзамен, согласно договоренности Михнова с кафедрой, Арсений отыграл в классе и получил отличную оценку. Педагоги потом обсуждали с Семеном Ростиславовичем клиническую диковинную сценобоязнь студента Храповицкого, интересуясь, возможно ли избавить от нее талантливого молодого пианиста. Но Михнов только разводил руками, говоря, что все испробовал и, увы, побороть это несчастье Арсений способен только сам. Постороннее вмешательство только усугубляет его состояние.
Каждый день, предшествовавший экзамену, Арсений занимался любовью с женой своего преподавателя. Она звонила ему, и он, бросая все, счастливый и сильный, бежал по улице Куйбышева до поворота на Чапаева и попадал в ее объятия. Они строго-настрого условились, что сам он никогда не будет ей звонить и искать с ней встречи. Иногда им доставался всего лишь час, и они любили друг друга осознанно долго, чтобы растянуть все на один длинный «раз». Но если выпадало остаться наедине побольше, то, наоборот, спешили дойти до конца, чтобы после короткой паузы снова погрузиться в сладкое взаимное обладание. И ни одна встреча не обходилась без спиртного, словно всякий глоток водки, вина или портвейна растворял в них страх греха и заставлял поверить, что будущее принадлежит им, что любовь сильнее всех обстоятельств и справится со всем вместо них.
Первое утро долгожданных каникул источало проникающие в комнаты через приоткрытые окна медленные запахи ленинградской сырости. Отец ушел из дома очень рано, торопясь на международную конференцию, где, по его словам, планировалось участие нескольких очень известных специалистов по Пушкину из социалистических стран. Сквозь сон Арсений услышал, как папа сказал ему, что если он хочет с ним завтракать, то пусть просыпается, но перешедший вчера на четвертый курс консерватории отпрыск замахал рукой, умоляя не будить его.