Трубниковский переулок сейчас показался ему уютней Борисоглебского.
Чем дальше уходил от Арбата, тем тише. Диминуэндо до полной тишины.
Он заглянул в какой-то двор, посидел на лавочке, выкурив подряд две папиросы, потом вскочил и быстро зашагал куда-то во тьму.
Может быть, вернуться к Людочке? Сказать, что опоздал на электричку.
Кто-то словно вытягивал из него силы, а он не мог сопротивляться этому…
По Трубниковскому дошел до улицы Воровского. Потом снова углубился в дворовую сеть со свалками, лавками, арками, сквозными проходами. Выбрался из них на Собачью площадку. Почувствовал, что совершенно обессилел. Еле-еле дотянул себя до неработающего фонтана около одного из домов. Сел на одну из двух поднимающихся к фонтану ступенек, лицом к одноэтажному длинному фасаду с распахнутыми окнами. Привалился спиной к чугунному основанию. Затих. Впитывал звуки успокаивающегося весеннего города. И тут услышал такое, что едва его не убило. Два голоса. Женский и мужской. Мужской — тихий, но очень твердый. Незнакомый. Женский — как будто извиняющийся. Торопливый. Докладывающий. Узнаваемый. Он слышал его совсем недавно. Правда, голос звучал совсем по-другому. Мать честная… Что это? Шуринька плотнее вжался спиной в прохладный камень. Хотелось исчезнуть в этот же миг и никогда больше не появляться на свет.
— Что конкретно Сенин-Волгин говорил о товарище Сталине? — вопрошал мужчина.
— Он конкретно не говорил про товарища Сталина… — женщина, видимо, задумалась, чтобы дальше формулировать четче. — Но советскую власть называл блевотиной. Это так. Но ведь все мы знаем, что советская власть и товарищ Сталин — это почти одно и то же.
— Заткнись! Твое мнение о природе советской власти нас не интересует. А еврейчики-музыканты что? Поддакивали?
— Лапшин больше молчал. Хотя видно, что солидарен с Сениным-Волгиным, а Шнеерович открыто поддерживал.
— Угу… Итак, на каждом этом сборище ведутся антисоветские разговоры.
— Да. Без них не обходится…
— Прозорова, разумеется, из зачинщиц.
— Да. Она всегда улыбается, когда Сенин-Волгин проклинает советскую власть.
— А Запад они, разумеется, хвалят.
— Шнеерович сегодня распалялся, что в СССР запрещают какого-то Берга.
— Ясно. Еврей еврея не обидит.
Слышно было, как мужчина чиркнул спичкой. Потом до притихшего и боящегося вздохнуть Лапшина дошел едкий запах папиросы.
— А этого Шнееровича привел Лапшин, значит?
— Да, около месяца назад где-то Шнеерович появился… — с каждой репликой голос женщины звучал спокойней.
— И они большие приятели? — мужчина спрашивал все это с ленцой, не сомневаясь в ответах.
— Конечно.