Больше нет виноватых.
Есть прощенные.
Но это утопия.
Увы.
Всех не заставишь простить. Заставишь только себя.
Она жалобила его тогда, что она — труп. Он, уходя из этого мира, обязан ее воскресить прощением.
Но сам он уже не в силах. Прежде не справлялся с малодушием и страхом, а теперь поздно. Придется просить Норштейна. А кого еще? Так сложилось, что тех, кому он может довериться в самом важном, жизнь ему не послала. Только Льва Семеновича. Он навел справки у Шнееровича: Норштейн в хорошей форме, несмотря на годы. Лапшин не сомневался — старый товарищ ему не откажет. Да, они много лет не общались, но это даже к лучшему. Норштейн старый. Норштейн умный. Ему некого стыдиться. Нечего бояться.
Он вот-вот появится. Точно.
В дверь звонят.
* * *
Пете Севастьянову Арсений набрал из автомата. Как назло, никак не находилась в кармане «двушка», пришлось идти в «Гастроном» и разменивать десять копеек.
— Стыдно стало? Я уж думал, ты не покажешься. Мог бы и вчера объявиться. Я тебя ждал до рассвета почти, — начал жаловаться в трубку армейский дружок.
Арсению действительно стало стыдно. Друг ждал его. А он все только своими делами занимался! Да и сейчас, в телефонной будке, он стоит и разговаривает с ним вовсе не потому, что соскучился. Ему необходимо хоть ненадолго сменить обстановку, иначе все, что ему довелось сегодня пережить и узнать, искорежит его до неузнаваемости, не поместившись в его судьбу.
— Я зайду? Напомни адрес. — Арсений никогда не бывал в гостях у Петра.
— Тебя сколько ждать?
— Да прям сейчас.
— А ты где?
— В районе улицы Горького.
— Улица Горького большая.
— Ближе к Белорусскому.
— Тогда садись на метро. Доедешь по кольцу до Новослободской. Выходи наверх. Я буду там тебя ждать.
— Мог бы так подробно не объяснять. Уж какие станции на кольце в московском метро, я помню.