Только две прелюдии и фуги из всего заданного репертуара Шостаковича выделялись классической стройностью и лишенным малейших внешних эффектов музыкальным языком.
Шостакович — сосед по дому. Друг деда. Именно он, по семейной легенде, открыл в Арсении музыкальные способности. И что с этими способностями? Но все равно надо учить новые произведения, ходить на занятия, заполнять зачетку. Если этого не делать, чем тогда заниматься? Жалко, произведения Льва Норштейна не входят в репертуар учебных заведений. Может, попросить Михнова что-нибудь разрешить ему выучить дедовское?
От этой мысли внутри у него потеплело, как от чашки кофе, выпитой на голодный желудок.
Позвонил Дэн. Сказал, что завтра уезжает домой, в Вышний Волочёк, предлагал увидеться, но Арсений отказался, сославшись на то, что у него сегодня дела. Дэн расстроился, но уговаривать не стал, простившись до сентября. Видимо, мыслями был уже дома.
Часа в три раздался звонок в дверь.
На пороге стояла Лена. Волосы ее спадали с плеч в полном беспорядке, глаза метались и горели, косметики не было вовсе, но щеки пылали таким румянцем, что не верилось в его естественность. В правой руке она держала бутылку какого-то, судя по этикетке и форме, импортного спиртного, в левой — средних размеров коробку.
Он посторонился, и она решительно и спешно прошла внутрь, так, будто за ней кто-то гнался и ей необходимо было поскорей спрятаться.
Девушка повернула в кухню, поставила все принесенное на стол и присела почему-то на край кухонного стола. Потом соскочила с него, распаковала коробку. В ней один к одному лежали темные, пористые, как на подбор простонародно сбитые, с округлыми краями пирожные «картошка» и какие-то интеллигентные, куда более тонкие эклеры с белой глазурью. Арсений спокойно проследил за всеми движениями девушки. Остановился в дверях. Оперся спиной о косяк. Ее приход его не удивил. Лена сейчас была жертвой, которая предлагала хищнику попробовать ее заполучить, но хищник лениво присматривался, уверенный в своей силе и поэтому сомневающийся в нужности борьбы.
— У тебя рюмки есть? — ее полный, в меру грудной тембр зазвучал как валторна на фоне струнных в начале второй части пятой симфонии Чайковского, музыки, до измождения любимой Арсением, его всегда охватывало безумное счастье оттого, что существует такая красота.
— Ты же вчера сказала, что превращаться в свинью не обязательно. Так презрительно все это произнесла. Думал, что уже не придешь, что не увижу. — Арсений улыбнулся с чувством превосходства. — Но запрет собирался соблюдать. Ты же запретила мне пить.
— Ну это в случае, если бы я никогда не пришла.
— А чего пришла? — он не испытывал к ней ни капли того благоговения, что переполняло его на первом этапе их отношений. Осталась только жажда. И удовлетворение от того, что она сдалась. Взросление настигло его, и мальчиковое в нем за считаные дни стало мужским.
— Считай, что это срыв. — Лена сделала шаг в его направлении, заискивающе глядя на него.
— Последний?
— Разумеется.
Напряжение спало. Они оба рассмеялись. Теперь возможная их разлука стала шуткой. Не более.
В России после разлук любовь всегда сильнее, и чем яростней разрыв, тем крепче потом связь. Расставания, особенно окончательные, это как клятвы в верности, без них любовь не любовь, а какое-то ничтожное брожение, так и не превратившееся в вино.
Она приблизилась к нему, посмотрела на него так, словно не узнавала, провела пальцами по его вискам, потом прижала его лоб к своему лбу, и так они оставались несколько секунд.
Он сдерживал себя сколько мог. Не хотелось, чтобы она приняла его за того, кто всегда ждет ее, всегда готов принять, всегда будет любить. Это казалось чуть ли не оскорбительным. Но ее руки, белая кожа, свежий запах ее волос, форма щек, живые глаза — одним словом, все, что превращало ее в Аленушку, действовало безотказно.
Поединку еще немного суждено было продолжиться. Ничью победу никто не зафиксировал.
На этот раз их близость была неторопливой и тягучей, не такой импульсивной, как вчера, но более утонченной, более внимательной друг к другу. Теперь уже не она была спасением для него, а он для нее; она не выпускала его из объятий как можно дольше, стараясь слить его с собой, привязать к себе, создать для него такие точки притяжения, чтобы по ним выстроить их совместный путь. Только вот куда?
Ликер, который она принесла, по вкусу был необычным, не похожим на то спиртное, что советские люди имели возможность употреблять, и чуть-чуть напоминал наливку, которую несколько дней назад он пробовал у бабушки Кати Толоконниковой, в квартире на проспекте Карла Маркса. Но тот был пожестче, и концентрация сладкой кислоты поотчетливее. Горло после глотка немного щипало. Крепкий.