Кабельтов, привязанный к одному из передних пушечных люков, свешивался до самой поверхности моря.
Стояла непроглядная тьма. Часовые, полагавшиеся на слабость узников, а еще того больше на акул, заснули.
Сорви-голова простился с товарищами, которые окружили его и не переставали восхищаться его силой и отвагой. Он смело подошел к люку и взялся за кабельтов, чтобы соскользнуть вниз.
– Who goes there54? – раздался над самой его головой окрик часового, стоявшего на баке.
Казалось бы, элементарное благоразумие должно было заставить Жана Грандье вернуться в башню и переждать несколько минут.
Куда там! Он с такой быстротой скользнул по стальному тросу, что содрал кожу с ладоней, и при этом у него не вырвалось ни одного крика, стона или даже вздоха.
Часовой услышал всплеск воды, но, подумав, что это резвятся акулы, снова задремал.
Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота обожгла ободранные руки беглеца.
«Ничего, соль обеззараживает раны», – подумал, ныряя, Жан с тем изумительным присутствием духа, которое никогда не покидало его.
Он проплыл под водой около двадцати саженей, потом вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду.
Бр-р!.. Под ним, над ним, во всех направлениях тянулись и пересекались длинные фосфорические полосы.
Акулы! Не очень, правда, крупные и не очень проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий!
Беглецу вспомнился совет побольше барахтаться, вертеться, дрыгать ногами и, наконец, в тот момент, когда
54 Кто идет?
акула повернется брюхом вверх, чтобы схватить его, нырнуть поглубже. И он вертелся что было мочи, дрыгал ногами, барахтался. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть акул, этих морских гиен, не было никакой возможности; об их присутствии говорила лишь фосфоресценция.
Были минуты, когда он холодел от страха, чувствуя прикосновение плавника или слыша, как лязгают зубы хищника. Но ничего! Еще одно тяжелое переживание, еще одна ложная тревога – смерть и на сей раз промахнулась!
Проплыть три мили – это не шутка для мальчика шестнадцати с половиной лет, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными переездами – сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера. Тем более что все последние дни он почти ничего не ел, теперь же его преследовала целая стая акул, а морская вода, разъедавшая его израненные руки, причиняла невыносимо острую боль.
И все же наш храбрый Сорви-голова бесстрашно плыл вперед. Трудно было дышать, ломило все тело, волны то и дело опрокидывали его, ударяя по тюку с одеждой, который он, как улитка свою раковину, тащил на спине.
Ничего! Мужайся, Сорви-голова! Еще каких-нибудь четверть часа – и ты спасен. Крепись же, черт побери! Городские огни приближаются. Самое трудное уже позади.
Ну и молодчина этот капитан Молокососов! Трудности и опасности только умножали его мужество. К несчастью, чтобы спастись от ожесточенно преследующих его акул, ему приходилось прибегать к довольно неритмичной гимнастике, и эти беспорядочные движения вконец истощили его силы.
Он ушел под воду и хлебнул изрядную порцию морской воды. О, только не это, Сорви-голова! Он тут же перестает барахтаться, координирует свои движения и снова продвигается вперед.
Опять ушел под воду. Опять глотнул соленой воды.