– Чтоб тебя повесили в день твоего рождения! Не для того я это выдумал, чтобы ты потом шутил надо мной.
Разве не видишь, что уж солнце взошло?
– А разве я виноват, что оно взошло?
Господа засмеялись. Гуртовщик ещё пуще обозлился:
– Слушай-ка, бездельник! Со мной шутки плохи. Вот возьмусь за тебя да так отколочу, что и своих не узнаешь.
– А я что, зевать буду?
– Будешь зевать, разбойник! – Гуртовщик не выдержал и засмеялся. – Попробуйте-ка поговорить с ним по-немецки, кто сумеет!
Конюший не прочь был попробовать.
– Эх, и хороший же ты наездник! – обратился он к
Ферко. – Удивляюсь, почему тебя не взяли в гусары. Верно, ты чем-нибудь болен, раз тебя забраковали?
В ответ пастух скорчил гримасу. Деревенские парни не любят нескромных вопросов.
– А потому не взяли, что у меня… в носу две дырки.
– Вот и толкуй с ним! – проворчал гуртовщик. – Отправляйся, разбойник, к водопою! Не туда! Я что сказал?
Разве не знаешь своих обязанностей? Или ещё хмель из головы не выскочил? Не видишь, что коровы уже в загоне?
Быка-то надо привести или нет?
И правда, не всякий может вывести быка из стада, тут нужен храбрый человек. Ферко Лаца – мастер этого дела.
Словно ручного барана, лаской и добрым словом он ловко вывел из середины стада отобранного быка, принадлежавшего почтенному Шайгато, и подвёл его к господам.
Это был великолепный бык, с огромной головой, с развесистыми рогами и большими глазами, обрамлёнными чёрными кругами. Он подставил пастуху свой курчавый лоб, чтобы тот почесал его, и шершавым, словно тёрка, языком лизнул парню ладонь.
– Он всего лишь третьего выпаса, – заметил гуртовщик.
(Пастухи по «выпасам» судят о возрасте скотины.) Художник и на сей раз не пожелал упустить случай сделать набросок с быка и пастуха.
– Стой так, положи руку на рога, – командовал он.
Но пастух не привык позировать. Это странное занятие оскорбляло его достоинство.