В немецких траншеях послышались приглушенные команды и ругань. Хлопнули двери землянок, звякнуло оружие. Потом опять наступила напряженная тишина.
Небо было чистое, звездное. На западе все еще не угасла вечерняя заря, и ее лимонная кромка висела над дальним лесом. На востоке небо нежно зеленело, а звезды в этой зелени сверкали застенчиво и мягко.
Невидимый немец тихонько спросил:
— Дать ракету?
— Подожди. Не было команды.
В траншеях опять все стихло, и только через несколько минут с той стороны, где раздался взрыв, послышалось чье-то пыхтение и легкий стон. Потом зашуршала трава, и снова раздался стон. В траншеях этого не слышали — там загудел третий, властный, но не грубый голос:
— Видимо, русские нащупали проход в минном поле и подложили нам свинью.
— Вы думаете, что саперы подорвались не на нашей мине, господин лейтенант?
— Конечно! Ведь они же ставили и переставляли мины. Они ошибиться не могли.
После недолгого молчания немецкий лейтенант распорядился:
— Саперного фельдфебеля!
— Я здесь, господин лейтенант.
Разговаривающие перешли на шепот, но даже шепот можно было разобрать в тишине:
— Сейчас же закройте проход. Мины есть?
— Так точно!
— Новый проход сделаем завтра. Из расположения первого взвода. Так, как мы и думали раньше, — в направлении высотки.
— Слушаюсь, но…
— Я согласую с капитаном.
Их перебили.
— Господин лейтенант, кому вытаскивать?..
— Саперов… вытащат саперы, — рассердился лейтенант. — Дайте огня.
Послышались шаги, и почти сейчас же в немецкой траншее застучали пулеметы. Одна из пуль задела проволочное заграждение и, срикошетировав, с подвывом полетела дальше.