Но выругать себя как следует Валя не успела: в комнату влетела Лия и закричала:
— Вы знаете, девчонки, у нас на участке диверсанта поймали!
— А ты откуда знаешь? — спросила Женя.
— Мне знакомый офицер с узла связи сказал. Он сам слышал, как какой-то Осадчий докладывал.
— Осадчий… Осадчий, — послышался недовольный голос Ларисы. — А ведь это тот, что к нашей-то ходит.
— А она дома? — почему-то со страхом спросила Лия, и все замолчали.
Потом из дальней, передней, половины послышались шепот и невнятные восклицания.
Валя напряженно прислушивалась, но разобрать слов не могла. Ей было обидно оттого, что она как бы отторгнута от остальных девушек. Даже Лию и ту, хоть и ругая, принимали, а она стояла особняком. Но то новое, что открылось для нее в жизни, заставило немедленно осудить себя.
«А ты думала, что к тебе сразу все придут с распростертыми объятиями? Ах, какая замечательная! Ах, какая прекрасная! Нет, ты сумей добиться их дружбы, сумей, не теряя себя, стать близкой и им».
Но как она ни убеждала себя, все равно было невесело. В сущности, она очень одинока. Даже без подруг. Она вздохнула, легла на спину и, заложив руки под голову, вытянулась.
«Все-таки очень плохо: Осадчий все от меня скрывает, приучает хранить тайну, а какая-то девчонка растаскивает эту тайну по общежитиям. А может быть, мне просто не доверяют, а ей доверяют?»
Вечером очередной концерт проходил в автороте — тыловом подразделении. Выступал весь ансамбль. В перерыве Виктор сердито спросил:
— Что с тобой последнее время? Ты стала какой-то… чужой. Не только мне, конечно, — быстро поправился он и покраснел.
И потому, что Виктор сказал как раз то, о чем она так много думала, Валя сразу обмякла, отвернулась и зябко передернула плечами. Виктор понял это по-своему, осторожно обнял ее и зашептал:
— Не надо… слышишь. Ведь заметят.
Вале стало смешно. Виктор, кажется, всерьез решил, что она плачет. Плечи опять передернулись, на этот раз от сдержанного смеха. Виктор страдальчески протянул:
— Ну, перестань… перестань.
Вале опять стало не по себе — не этого ей хотелось от Виктора.
Пела она в этот вечер очень тихо и слишком грустно. Веселым ребятам — шоферам — она не понравилась.
После концерта они побродили с Виктором по селу, и Валя рассказала ему о себе. Втайне ей очень хотелось, чтобы он поругал ее и в то же время пожалел, может быть, даже приласкал, успокоил. Но чем больше рассказывала Валя, чем злее бичевала свои мнимые и подлинные недостатки, тем чаще, и уже не стесняясь, Виктор лазил под ушанку и тем шире открывались его большие и очень добрые глаза. Наконец он не выдержал и, срываясь с голоса, стал уговаривать Валю:
— Я не понимаю, решительно не понимаю, почему ты себя бичуешь? Да я, если хочешь, преклоняюсь перед тобой. Ведь если бы на мою долю выпала хотя бы сотая доля того, что ты перенесла и что сделала, я бы уже гордился собой.
Он говорил еще что-то в этом же роде, но Вале становилось все скучней и скучней. Впервые она поняла, что Виктор просто слабый человек. А ей нужны были сильные люди. Пусть дерзкие, пусть невоспитанные, грубые, как ее бывший командир, но сильные и смелые. Во всем. Всегда. Везде. А Виктор слаб. И расхваливая ее, он ее же и расслабляет.