Советским читателям, которые слишком хорошо знают, сколько ужасов и горя несли с собой гитлеровские оккупанты, бросится, конечно, в глаза, что обстановка в Дании в первые годы оккупации носила особый характер. Гитлеровцы тогда не прибегали к открытому террору против населения, правительство и другие государственные учреждения продолжали функционировать, и даже коммунистическая партия находилась на легальном положении вплоть до нападения Германии на Советский Союз. Здесь нужно иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, фашисты были намерены превратить Данию в так называемый «образцовый протекторат». Они рассчитывали использовать особую обстановку в Дании в пропагандистских целях, показать, что «новый порядок» вовсе не обязательно связан с террором и массовым уничтожением людей. Если, мол, государственные учреждения будут сотрудничать с оккупационными властями и если население не будет оказывать сопротивления, то оккупация не принесет стране ни малейшего ущерба. В приказе войскам о вторжении даже специально указывалось, что солдаты обязаны дружественно относиться к датчанам, не вступать с ними в конфликты. Во-вторых, сыграло роль и то, что правящие круги Дании с самого начала сделали все, чтобы предотвратить всякие акты сопротивления оккупантам, пошли на удовлетворение всех их требований. Они охотно выполнили все то, чего в других странах гитлеровцы пытались добиться путем массового террора. Таким образом, оккупанты могли позволить себе роскошь в течение некоторого времени сохранить видимость корректного обращения с населением оккупированной страны поддерживая тем самым пропагандистскую идею «образцового протектората». Но такое положение сохранялось недолго. Датский народ, не желавший мириться с оккупацией, поднялся на борьбу, и миф об «образцовом протекторате» лопнул. Пропагандистская затея нацистов с треском провалилась, их надежды на поддержание «нового порядка» с помощью датских социал-демократических и буржуазных коллаборационистов рухнули, и они сбросили ненужную им более маску «друзей Дании». Режим массовых репрессий и жестокого террора, установленный гитлеровцами в других оккупированных странах, был распространен и на Данию.
События оккупации еще больше обнажили классовые противоречия в стране. Руководство и социал-демократии и буржуазных партий открыто стало на путь сотрудничества с немцами. Прикрываясь демагогическими лозунгами о «единстве и спокойствии нации», они добивались и духовной капитуляции страны. Оккупация не только не мешала им, но, больше того, они пытались извлечь из нее политическую выгоду. Шерфиг широко использует в книге выдержки из правительственных заявлений, из речей партийных лидеров, из газетных статей. Эти подлинные документы показывают всю глубину и низость совершенного предательства, раскрывают беспринципную спекуляцию коллаборационистов на патриотических чувствах народа. Приведем хотя бы один из множества эпизодов книги, свидетельствующих о том, что представители так называемых демократических партий фактически рассматривали оккупантов не как врагов, а как своих союзников в политической борьбе. Только что закончилась пресс-конференция командующего немецкими войсками генерала Каупиша, во время которой редактор одной из газет Ангвис «отметил про себя генеральские слова, точно опытный метрдотель, принимающий заказ и привыкший запоминать желания клиента». Теперь Ангвис и редактор другой газеты, Лангескоу, обсуждают положение. И на вопрос Ангвиса о том, долго ли еще будет выходить коммунистическая газета, Лангескоу с надеждой отвечает: «Ее скоро закроют, это одно из зол, от которого новый порядок нас освободит».
И вскоре коллаборационисты перешли от слов к делу. Репрессии против коммунистической партии Дании, с готовностью проведенные коллаборационистским правительством по первому же требованию оккупационных властей, были самым черным предательством, настоящим позором, смыть который не смогут никакие ухищрения социал-демократических и буржуазных политиков. Главы романа, рассказывающие о подготовке и осуществлении этих репрессий, являются настоящим обвинительным актом, до конца разоблачающим виновников преступления, которые фарисейски пытались придать ему видимость законности.
Как возможность нового и более крупного извлечения прибылей рассматривают оккупацию страны крупные промышленники, землевладельцы. Рост цен на зерно позволяет неплохо нажиться графу Розенкоп-Фрюденскьолю. Повысились доходы крупного хуторянина Нильса Мадсена. Некоторые представители мира капитала уже подсчитывают доходы, которые им принесет колонизация оккупированных гитлеровскими войсками восточных районов Советского Союза. Всемогущим царьком чувствует себя в новых условиях профсоюзный деятель Расмус Ларсен. Когда начались преследования коммунистов, он пользуется этим, чтобы вновь восстановить утраченную было власть в округе. Его издевательства над семьями арестованных коммунистов — свидетельство его окончательного морального падения.
Но не такие люди определяли истинное лицо Дании в годы войны. Датские коммунисты с самого начала оккупации поняли, что она означает и что она с собой несет. И, когда на них обрушились репрессии, это не было для них неожиданностью. В этой тяжелой обстановке и Мартин Ольсен, и Оскар Поульсен, и Якоб Эневольдсен и тысячи их единомышленников не пали духом, не растерялись. Большое впечатление производит сцена, когда один из тех немногих, кто испугался, приходит к Мартину Ольсену и заявляет о своем выходе из партии. «Ты не платил членские взносы за несколько месяцев, — ответил ему Мартин, — фактически ты уже выбыл». Этот маленький эпизод наглядно показывает, что и в самое трудное время коммунисты хранили организационную дисциплину, боролись за чистоту своих рядов. Высокое мужество, стойкость, чувство собственного достоинства определяют линию поведения Мартина Ольсена, Мадса Рама и других коммунистов в тюрьме и концентрационном лагере.
Именно коммунисты стали первыми организаторами движения Сопротивления в Дании. Шерфиг не рассказывает подробно о деятельности датских патриотов, поднявшихся на борьбу против оккупантов. Он лишь упоминает то о взрыве на предприятии, то о захвате оружия, то о разрушении участка дороги, то о распространении подпольных газет. И чем дальше развивается действие романа, тем чаще становятся эти сообщения, и читатель чувствует, как нарастает борьба датского народа. Мы теряем из виду коммуниста Оскара Поульсена, которому удалось избежать ареста. Но мы знаем, что он действует, борется. С его именем молва связывает все новые и новые подвиги, его безуспешно разыскивает полиция, за его поимку назначается огромное вознаграждение. Его имя окружается легендой, становится символом борьбы за освобождение.
Очень важно, что Шерфиг показывает в романе и значение того великого вклада, который внесла в освобождение Европы от коричневой чумы Советская Армия. Сообщения о героической борьбе советского народа вселяют в датских патриотов уверенность в будущей победе, придают им силы. Особое значение имел разгром германской армии в битве на Волге. Миф о непобедимости гитлеровского вермахта был окончательно развеян, неизбежность военного поражения Германии стала очевидной в Дании даже для тех, кто сотрудничал с оккупантами, желал немцам успехов в борьбе против Советского Союза.
Подводя итоги, можно с полным основанием сказать, что роман «Замок Фрюденхольм» восстанавливает историческую правду о событиях последних предвоенных лет и периода нацистской оккупации Дании. Писатель обвиняет германский милитаризм, обвиняет тех, кто помогал гитлеровцам, прославляет тех, кто, не щадя собственной жизни, боролся за свободу и независимость родины.
Но «Замок Фрюденхольм» — это отнюдь не только история, не только роман-воспоминание, это, если можно так сказать, роман-предупреждение, предостережение. На одной из его последних страниц есть небольшой, но очень многозначительный эпизод. Когда немецкие солдаты после поражения Германии покидают Данию, то на границе «они оглядываются назад и некоторые кричат: «Мы еще вернемся! Мы вернемся!» Датские пограничники добродушно улыбаются. Никогда вам не вернуться! Никогда больше в Дании не увидят немецких солдат!» Но то, что казалось невозможным простым датчанам в радостные дни освобождения, стало реальной угрозой в наши дни. Используя союзнические отношения в рамках НАТО, боннские милитаристы упорно и настойчиво готовят то, что в Дании сегодня называют «бесшумной оккупацией». Они стремятся к расширению военного сотрудничества между ФРГ и Данией, проводят совместные маневры датской армии и западногерманского бундесвера на территории Дании, рассчитывая в будущем добиться постоянного размещения своих войск на датской земле.
Напоминая о страшном прошлом, Шерфиг своим романом призывает соотечественников сделать все, чтобы эти трагические события никогда не повторились. И страстным призывом во имя будущего звучат слова Оскара Поульсена, выражающие основной пафос романа: «Мы победили, но, если мы не победим окончательно, нацизм снова появится под другим именем и в другой форме. Живы еще те, кто создавал оружие, газовые камеры и крематории! Живы еще те, кто в своих целях использовал Гитлера и Гиммлера! Они хотят развязать новую войну! Хотят создать нового Гитлера, новое оружие, новую ложь». И книга Ганса Шерфига, настоящего писателя-коммуниста, является весомым вкладом в борьбу датского народа за мир, за светлое, ясное будущее.
А. Погодин
Весной 1939 года фру Юлия Скьерн-Свенсен продала поместье Фрюденхольм своему младшему брату Пребену Флеммингу, графу Розенкоп-Фрюденскьоль.
Юлия Скьерн-Свенсен, урожденная графиня Розенкоп-Фрюденскьоль, осталась вдовой после смерти мужа, помещика и фабриканта К. К. Скьерн-Свенсена, имя которого, быть может, кое-кто еще помнит. Во всяком случае, на небольшом скверике перед домом религиозной миссии ему поставлен памятник в знак признательности за его деятельность во славу господа бога и на пользу датской промышленности. Впоследствии рядом с ним поставили еще один памятник — на этот раз в честь простого рабочего, который в трудные для страны времена совершил необыкновенные подвиги. Туристы, видя эти памятники, стоящие бок о бок, могут заметить: «Вот это демократия! Здесь не делают разницы между рабочим и помещиком!»
Неподалеку от сквера, на кладбище, высится воздвигнутый по воле самого помещика вместительный и построенный на вечные времена мавзолей в виде модернизированного древнескандинавского кургана. Дорогое внутреннее убранство усыпальницы и непробиваемые бомбами своды стоили, наверное, гораздо больше, чем церковь. Вскоре после того, как был закончен и освящен этот надгробный памятник, Скьерн-Свенсен умер, и в присутствии большого количества свидетелей его положили в мавзолей. Как известно, помещик был убит. Задушен в своей спальне полоумным садовником, служившим в поместье Фрюденхольм. А поскольку в те времена убийство было событием из ряда вон выходящим, оно привлекло к себе всеобщее внимание и послужило темой пространных статей во всех газетах.
Однако рабочий, чей памятник на сквере возвышается рядом с памятником помещику, не похоронен на кладбище. Его вообще не хоронили, не было его трупа. И это обстоятельство при случае давало повод для кое-каких неприятных и даже непристойных выходок.
На протяжении многих поколений поместье Фрюденхольм принадлежало роду Розенкоп-Фрюденскьолей, и когда в старом замке снова водворился чистокровный граф, событие это встретили в округе с удовлетворением. Это придало местечку больше шику, как сказала жена пекаря Андерсена. Старики еще помнили то прекрасное время, когда здесь ездили кареты, запряженные четверкой лошадей, и устраивались великолепные охоты с загонщиками. Так было до того, как во Фрюденхольм вселился буржуазный делец Скьерн-Свенсен. И теперь, после водворения в замке настоящего графа, все как будто стало по-прежнему.
Дело не в том, что при Скьерн-Свенсене поместье пришло в упадок. Он потратил немало средств на реставрацию старого замка, стараясь придать ему средневековый вид. В период инфляции в Германии он накупил там по дешевке рыцарских доспехов, мечей, которыми палачи рубили преступникам головы, и алебард и уставил ими лестницы и коридоры. В рыцарском зале он развесил гобелены на исторические сюжеты. Эти гобелены были приобретены на текстильной фабрике в Престё. Новые прочные оковы, изготовленные в местной кузнице, украсили темницу, давно уже служившую хранилищем для картофеля. Над вычищенным крепостным рвом граф соорудил оригинальный подъемный мост. А кобылу для порки, которую полтораста лет назад необдуманно сожгли непочтительные крестьяне, он велел местным плотникам восстановить и поставить на ее историческое место во дворе замка рядом с лестницей, как напоминание о романтической сельской жизни в доброе старое время.
Но в самом облике маленького, невзрачного и набожного фабриканта не было настоящего лоска. Он делал щедрые пожертвования на благотворительные цели, но сам жил очень скромно, как и положено выходцу из народа. Несмотря на все могущество помещика, фабриканта и банкира Скьерн-Свенсена и на зависимость, которую ощущала и с которой мирилась вся округа, каждый знал, что помещик не какой-нибудь аристократ, голубая кровь, с многовековой родословной. И хотя он женился на знатной даме и заказал себе герб с символическим изображением колеса прялки и лоскутка запатентованной им ткани, всем было известно, что до того, как он стал крупным промышленником, директором кредитного общества и помещиком, Скьерн-Свенсен ходил по домам, предлагая шерстяные изделия.
В тот день, когда юный граф переехал в старый замок своих родичей, в поселке вывесили флаги. Кстати, имелся и другой повод, чтобы поднять флаги, ибо переезд графа состоялся пятого июня, как раз в день девяностолетия Конституции датского государства. Таким образом, каждый сам решал, по какому из указанных поводов он вывешивает флаг. Стоял чудесный солнечный день, в голубом небе пели жаворонки и веял южный ветерок, несущий с собой тепло и обещание лета и будущих радостей. Красно-белые флаги с крестом посредине торжественно развевались на ветру, красуясь над зелеными садами.
В саду при усадьбе священника пастор Нёррегор-Ольсен собственноручно вывесил большой национальный датский флаг Даннеброг, а жена и дети пастора, служанки и гость дома доктор Харальд Хорн стали в ряд вытянувшись в струнку и, когда флаг взвился вверх на южном ветру, подняли в знак приветствия правую руку.
— Нет торжественней минуты, когда флаг взовьется вверх, — сказал пастор, и литератор доктор Хорн, ставший толк в цитатах, одобрительно кивнул головой.
Флаги трепетали на ветру вдоль длинной улицы поселка. Висел флаг на новой вилле пекаря Андерсена, выстроенной в стиле функционализма, и над домом доктора Дамсё. Однако он вывесил флаг лишь в честь конституции и свободы: доктор был ведь старым либералом и не питал уважения к аристократии. Уже в четыре часа утра Даннеброг был поднят над хутором Нильса Мадсена, где хозяйство велось умело и расчетливо с помощью батраков, выделенных опекунским советом, и потому было в прекрасном состоянии. И уж, наверно, не ради конституции вывесил флаг Нильс Мадсен, ибо он отнюдь не был приверженцем существующей системы. Нет, флаг он вывесил исключительно в честь графа, который, как говорили, умел повелевать, понимал запросы времени и мог поставить все на свое место. Этот человек в высоких сапогах был создан для того, чтобы ездить верхом и отдавать приказания. Член местного управления Расмус Ларсен, когда-то получивший прозвище Красный Расмус — в молодости он был социалистом и опасной личностью, — поднял свой старый Даннеброг на новеньком флагштоке перед кирпичной виллой в честь графа и конституции, ибо Расмус отличался широтой взглядов и любил говорить: «Все мы сидим в одной лодке». Ход событий сделал Расмуса благоразумным, и благодаря благоразумию у него появилась вилла, флагшток с позолоченным стеклянным шариком, а сам он стал председателем местного отделения профсоюза и представителем от рабочих в местном управлении.