— Арбуз? Нет, ему кажется, что это он счастье нам нес, уморился.
Оля смеется. Митя сказал похоже на то, что она сама думала.
— А что такое счастье?
— Счастье — это каждому свое, — безмятежно толкует Митя, стараясь устоять на рельсе. — Одному, больному, прикованному к постели, — только бы встать поскорее да выйти на солнышко.
— Да. Как нашей Нонке Топорковой.
— Другому, маленькому человечку, нужен мячик, коньки зимой.
— А помнишь у Тургенева в «Стихотворении в прозе» — крестьянка, которая дорожила щепоткой соли?
Когда Оля вспоминает что-нибудь из литературы, она торопится высказаться, — наверно, от неуверенности, придет ли это ей в голову еще раз.
В глубокой выемке блестят рельсы. В ночной час железнодорожный путь удивительно чист и ясен, как будто нет даже рельсов, а только один их блеск, таинственный от слабого света укрытой в облаках поздней луны. А там, где впереди кончается выемка, за черными бревенчатыми стенами камнедробильного завода, снова открывается циклопическая громада плотины, тонко вырисована цепь ее фонарей, расставленных по всей дуге высоко над рекой.
— Нужно, нужно. Всем что-нибудь нужно для счастья. Нужны тапочки, — дразнит Оля своего спутника.
Она знает, что у Мити самое обширное представление о счастье. Ей хорошо идти рядом с Митей, ей не хочется думать о Яше Казачке и Симпоте, ей хочется «завести» Митю, она любит, когда он резонерствует.
— Нужны географы, — говорит Митя.
— Нужно поспать.
И они переглядываются, потому что известно, что Ольга Кежун изрядная соня.
— Нужно ехать в пионерский лагерь… «Смирно, слушай мою команду!..» — провозглашает Митя. Он не «заводится», но игра увлекает его.
— Нужно помочь близкому человеку, — произносит Ольга, не глядя на Митю.
Митя не пропускает это признание мимо ушей.
— Нужно верить, — говорит он.
Ольга смеется; ей заранее нравится, что она скажет:
— Нужен «хук справа» по одной выдающейся скуле.
Это о Яше Казачке. Оля даже не догадывается, как Митя рассчитался с Симпотом.
— Нужно не бояться иногда, что тебя назовут горячей головой, — говорит он самому себе (вот уж этого Оле ни за что не понять — ее там не было).