Митя подошел к отцу.
— Ее нельзя оставлять одну. Я должен помочь. Ты пойми, мы дружим скоро два года. Ты же понимаешь, что такое настоящая дружба.
— Дружба, — повторил Егор Петрович. — Да, кстати. Пусть тетя не слышит, что я тебе скажу… — Он притворил дверь. — Ты-то понимаешь, что с тобой?
Митя молча кивнул головой.
Егор Петрович уселся на угол Митиного стола, нашарил рукой в Митином ящике коробку с табаком, которую всегда, приезжая в город, держал в этом неподходящем месте, среди тетрадей.
— Знаешь, что я тебе скажу? В феврале был я в городе, зашел на ваш стадион. Ты обучал Олю метать диск. Ты даже не замечал, что еще никакой травы нет, а кричал: «Опять траву косишь!»
— Я знаю, что ты заходил. Ты писал тете.
— Она дала тебе читать? Вот думаю о вас и вспоминаю этот унылый стадион и твой сердитый возглас. Очень мне понравилось, какие у вас отношения! Делом вы занимались! И дальше так же продолжайте. Косите траву, вот это занятие!
— Ты все-таки не разобрался, папа, — поправил Митя. — Это плохо. «Косить траву» — значит: диск низко летит.
— Нет, хорошо! Ты меня не учи! Это, может быть, плохо для вашего дискометания, а вообще очень хорошо. Превосходно! — Егор Петрович не искал слов. Как человек целомудренный, он чувствовал, что это не тот разговор, который может повториться второй раз в жизни, и он торопился высказаться и не искал слов. — Приеду, буду с тебя за нее взыскивать, так и знай. «Опять траву косит? Чтоб этого больше не было!» Это уже в смысле дискометания, понятно?
По улыбке сына чувствуя, что запутался, Егор Петрович неторопливо, по всем правилам, снарядил трубку и закурил. Запутался в словах, а не в мыслях.
— Я тебя знаю, — продолжал он, — ты не зубрила, не тихоня, не карьерист, не собственник. Ты мечтатель! Вот. А она…
— Наперсток? — подсказал Митя, желая шуткой предупредить какую-нибудь нелестную характеристику.
— Вот. Точка.
В наступившем молчании слышно было, как за дверью подметает Марья Сергеевна, — это ее последнее, перед сном, ежевечернее занятие.
— А почему сердится тетя Маша? — спросил Митя.
Он подошел к двери и распахнул ее. Марья Сергеевна выпрямилась с веником в руке.
— Тетя Маша сердится, — громко сказал отец, — потому, что не знает, к чему это приведет, если вы с Олей будете жить вместе. Мне кажется, что все будет хорошо. Я верю вам обоим.
— Мне и тете? — спросил Митя.
— Тебе и Оле, — ласково и укоризненно в то же время ответила за отца тетя Маша.
— Тогда черта ли нам… кто что подумает!
И Митя закружил тетю Машу в своих объятиях. С трудом она выговорила: