— Вон там. Третья слева от центра.
Мы посмотрели в указанном направлении на ложу, в которой сидели два человека. При первом же взгляде бросилась в глаза величественная женщина, высокую прическу которой украшали драгоценности. Она недвижимо сидела рядом с Симпатичным молодым человеком, не отрывавшим от глаз бинокля, рассматривая публику в партере. Его лицо украшала ухоженная бородка, окаймляющая выступающий подбородок, над которым были видны тонкие чувственные губы. Этот подбородок показался мне знакомым, и на мгновение я вообразил, что его обладатель смотрит прямо на нас, потому что фон Гофмансталь настойчиво давал понять, что хочет укрыться от его взгляда. Будучи драматургом, он, конечно, был убежден, что помогает Холмсу в расследовании преступления, что, в сущности, и было. И все же, как мне кажется, он хотел уклониться от присутствия при мелодраматическом развитии событий, без сомнения, желая нам успеха.
Внезапно джентльмен в ложе опустил свой бинокль, и мы с Фрейдом изумленно выдохнули. Это был тот самый молодой грубиян со шрамом, над которым Фрейд одержал победу на теннисных кортах «Момберга».
— Что это за женщина? — спросил он у меня из-за спины.
— Ах, не сомневаюсь, что это его мачеха, — сказал фон Гофмансталь. — Она родом из Америки. Нэнси Осборн Слейтер фон Лейнсдорф.
Я продолжал смотреть на эту неподвижную красавицу и, когда свет стал меркнуть, почувствовал, как Холмс потянул меня за рукав, приглашая занять свое место. Я подчинился, но неохотно, не в силах оторвать взгляда от этой странной пары — привлекательного юного барона и его неподвижной спутницы с точеными чертами лица, чьи драгоценности продолжали поблескивать в темноте ложи.
Не могу утверждать, что меня захватила вторая половина оперы, ибо был всецело погружен в обдумывание слов фон Гофмансталя, который опознал в женщине из ложи вдову барона фон Лейнсдорфа! Мой взбудораженный ум лихорадочно обдумывал полученную информацию в надежде извлечь из нее какой-то смысл. Холмс не мог оказать мне никакого содействия; я было попытался шепотом заговорить с ним во время прелюдии, но он остановил меня, молча приложив палец к губам, и упоенно погрузился в музыку.
Перед нами открылись новые варианты оценки положения дел. То ли эта женщина в самом деле была вдовой короля оружия, то ли она была обманщицей. Если женщина в ложе воистину была баронессой — а она, должен признаться, производила такое впечатление, — кем же, ради всех святых, была пациентка больницы, обладавшая такой j точнойинформацией, и почему (в этом не было сомнений) ее похитили?
Я украдкой бросил взгляд на Фрейда и убедился, что и он обдумывает эту же проблему. Казалось, он всецело погружен в созерцание человека в медвежьей шкуре, но легкое подергивание ресниц выдавало его подлинные мысли.
В ландо по пути домой Холмс отказался беседовать на эту тему, всю дорогу он оживленно обсуждал спектакль.
Когда мы, наконец, в целости и сохранности добрались до кабинета на Бергассе, 19, Фрейд, пожелав своей жене спокойной ночи, предложил нам бренди и сигары. Я уделил внимание и тому и другому, а Холмс удовлетворился кусочком сахара из белой сахарницы китайского фарфора на кухне. Мы уже расположились в креслах, приготовясь обсуждать наши дальнейшие действия, как Холмс пробормотал извинения и поднялся, сказав, что через минуту вернется. Когда Холмс покидал комнату, Фрейд нахмурился, глядя ему вслед, облизал губы и печально посмотрел мне в глаза.
— Думаете ли вы, доктор, содействовать мне и дальше?
Мучаясь догадками, я последовал за ним, когда он быстро вышел из кабинета и взбежал по лестнице. Не постучавшись, он рывком распахнул дверь в комнату Холмса. Мы обнаружили его сидящим за бюро, на крышке которого лежал шприц и флакончик, где, как я знал, хранился раствор кокаина. Он не удивился, увидев нас, но я был столь поражен, что, застыв на месте, просто уставился на открывшуюся картину. Какое-то время Фрейд тоже не двигался с места. Казалось, что они с Холмсом вступили в молчаливое общение. Наконец, коротко и грустно усмехнувшись, детектив нарушил молчание.
— Я так и предполагал, — медленно, с ноткой мрачности выдавил он.
— Я догадался по- взятому кусочку сахара, — сказал ему Фрейд. — Некоторые из ваших методов могут пригодиться при обследовании больного. Но, во всяком случае, вы должны четко понимать, что не сможете помочь ни нам, ни той женщине в больнице, в судьбе которой еще сегодня утром приняли такое участие, если вернетесь к своим привычкам.
— Понимаю.
Подперев подбородок руками, он снова уставился на флакончик. Шприц и кокаин напоминали подношение, возложенное на столь странный алтарь. Я содрогнулся при мысли, какое количество людей, изуродованных духом и телом, воспринимают наркотики как свое божество, поклоняясь им, “но, прежде чем Холмс встал и отвернулся от них, я понял, что он уже не входит в их число.
Собрав шприц и сосуд, он осторожно протянул их Фрейду (мне так и не удалось выяснить, как он обзавелся ими) и, взяв свой черный бриар, проследовал за нами из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.
Когда мы вернулись в кабинет, Фрейд ни словом не обмолвился об инциденте. Вместо этого он предпочел рассказать о нашей встрече с молодым бароном в «Момберге», и Холмс выслушал повествование без замечаний, лишь время от времени бросая реплики: «Не было удара слева? Интересно. А как у него с подачей?»
Я прервал эту линию допроса, осведомившись у Холмса, может ли он сделать какие-то выводы в связи с этим делом.
— Я знаю только то, что лежит на поверхности, — ответил он, — но и оно нуждается в уточнениях и, соответственно, в доказательствах.
— Как их удастся получить? — осведомился Фрейд.