— Вероятно, — подавляя зевоту, ответил Фрейд, — но у меня нет никакой информации по этому поводу.
— Что ж, давайте постараемся выяснить, — предложил Холмс, направляясь в фойе.
Аристократы или представители богатых семейств, имевшие возможность абонировать ложи, не испытывали необходимости толкаться среди зрителей, чтобы получить прохладительный напиток, — официанты в ливреях доставляли им заказанное прямо на места. Что же касается всех нас, то требовалось сочетание ловкости и отваги (как в старом баре «Критерион»), чтобы проложить себе путь сквозь толпу женщин и сопутствующих им мужчин, которые толпились вокруг стойки бара в фойе.
Оставив Фрейда болтать со своей женой, мы с Холмсом решили пробиться к ней и скоро вернулись с победой, хотя должен признаться, что я пролил большую часть содержимого моего бокала, когда не успел увернуться от энергичного молодого человека, спешившего мне навстречу.
Мы нашли Фрейда за беседой с высоким джентльменом изысканной внешности, который с первого взгляда казался моложе, чем на самом деле. Изящно одетый, он смотрел на мир сквозь толстые стекла пенсне, с которым, казалось, родился. У него были правильные черты лица, преисполненного серьезности, хотя он позволил себе слегка улыбнуться, когда Фрейд знакомил нас.
Фон Гофмансталь был неподдельно изумлен.
— Неужели в самом деле герр Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон? — воскликнул он. — Какая честь для меня!
— Как и для меня, — вежливо ответил Холмс, склоняя голову, — если мы имеем дело со столь именитым автором.
Поклонившись, денди в смущении залился краской до корней волос, чего я никак не ожидал от него. Я не знал, какие его произведения Холмс имел в виду, и предпочел тактично промолчать.
Мы стояли тесной кучкой, попивая шампанское, пока Холмс вел оживленную дискуссию с фон Гофмансталем об операх, подшучивая над его коллегой по имени Рихард Штраус, который, насколько я мог судить, не имел отношения к авторам венских вальсов. Наш новый знакомый усиленно старался пользоваться английским, хотя это у него получалось с запинками, и, избежав ответа на сложный вопрос Холмса, какими стихотворными размерами он предпочитает пользоваться, в свою очередь осведомился, что привело нас в Вену.
— В связи с каким-нибудь делом? — спросил он, и глаза у него засияли, как у школьника, соприкоснувшегося с тайной.
— И да и нет, — ответил Холмс. — Скажите, — тут же перехватил он нить разговора, — новый барон фон Лейнсдорф проявляет такой же интерес к опере, как и его отец?
Вопрос был столь неожидан, что фон Гофмансталь растерялся и удивленно уставился на моего спутника. Тем не менее я уловил логику вопроса: если Гофмансталь вращается в светских кругах Вены, бывает за кулисами оперы, он должен близко знать ее ценителей.
— Странно, что вы спрашиваете меня, — растерянно ответил поэт, крутя в руках бокал с шампанским.
— Почему странно? — спросил Фрейд, который с живейшим интересом следил за развитием разговора.
— Потому что до сегодняшнего вечера я бы ответил, что нет, —: Гофмансталь перешел на быстрый, но понятный немецкий язык. — Я никогда не представлял, что он питает интерес к опере вообще, и, если говорить откровенно, когда умер старый барон, я мог только сожалеть, что музыка в Вене потеряла такого влиятельного покровителя.
— А теперь? — спросил Холмс.
— А теперь, — ответил поэт по-английски, — он присутствует в опере.
— Сегодня вечером?
Заинтригованный фон Гофмансталь, считай, что вопросы Холмса связаны с успехом деда, которое тот расследует, возбужденно закивал:
— Идемте. Я покажу его вам.
Зрители занимали места в зале, третий звонок возвестил, что представление вот-вот возобновится. Фон Гофмансталь, который сидел не в партере, сопровождая нас, направился к нашим местам. Затем, повернувшись и сделав вид, что высматривает в ложах кого-то из своих знакомых, осторожно толкнул Холмса локтем.