— Я же говорю, что почти ничего не помню, — упрямо продолжал настаивать он, — но, кажется, я позволял себе кричать на вас, осыпать вас различными оскорблениями. —
Он смущенно улыбнулся, стыдясь самого себя. — В самом ли деле так было, Ватсон? Или же я просто вообразил?..
— Вы в самом деле просто придумали все, мой дорогой друг. А теперь ложитесь.
— Дело в том, — продолжал он, подчиняясь моему указанию, — я хотел дать вам понять, что на самом деле я ничего такого не имел в виду. Вы слышите меня? Ничего подобного я не думаю. Я четко помню, что обозвал вас Искариотом. Простите ли вы мне столь чудовищное обвинение? Простите ли?
— Холмс, я прошу вас!
— Теперь вам лучше было бы оставить его, — вмешался Фрейд, кладя руку мне на плечо. — Ему надо поспать.
Встав, я поспешно вышел из комнаты, ничего не видя от слез на глазах.
Хотя Холмс и освободился пока от власти кокаина, необходимо было держать его под постоянным наблюдением, столь же неотступным, что и раньше. Я как-то намекнул относительно возвращения в Англию, предполагая, что самое худшее уже позади, но он умолил меня остаться. Состояние духа Холмса еще было на тревожно низком уровне, его все также трудно было заставить есть и практически невозможно было вернуть в некогда принадлежавший ему мир. Близкий человек рядом был ему столь необходим, что я позволил себя уговорить остаться еще на какое-то время.
Состоялся очередной обмен телеграммами между мной и женой. Я описывал ситуацию и просил у нее прощения за задержку, а она со свойственными ей теплом и бодростью сообщила, что Куллингуорт отлично заменяет меня на приемах и что она рассказала Майкрофту Холмсу о достигнутых успехах в лечении брата.
Тем не менее прогресс, которого удалось достичь Холмсу, был минимален. Потеряв интерес к наркотикам, он с тем же безразличием относился и ко всему остальному. Мы побуждали его есть и прогуливаться в парке рядом с Гоф-бургом. В таких случаях он покорно подчинялся нам, хотя во время прогулок смотрел только в землю, ни на что больше не обращая внимания. Я не знал, радоваться ли мне или нет подобному развитию событий. С одной стороны,
такое поведение было свойственно Холмсу, который всегда уделял больше внимания следам на земле, чем окружающей обстановке. Тем не менее, когда я старался привлечь его внимание к предмету исследований и спрашивал, что он увидел в рисунке следов, он с утомленным видом просил не опекать его и снова погружался в молчание.
Теперь он разделял трапезы со всеми обитателями дома, но отвечал молчанием на все наши попытки втянуть его в разговор и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других его пациентах, казалось, не вызывали никакого интереса у Холмса, и боюсь, я был настолько занят вялой реакцией Холмса, что и сам ничего не улавливал из рассказов доктора. У меня остались смутные воспоминания, что он упоминал людей со странными именами, что-то вроде «Человека-крысы» или «Человека-волка», а порой некое лицо по имени «Анна О.». Я понимал, что он скрывал подлинные личности этих персонажей из соображений профессиональной этики, но порой мне казалось, что, употребляя такие прозвища, он терял чувство юмора. Часто, засыпая, я вспоминал обрывки разговоров за обеденным столом в доме Фрейда и невольно улыбался, стараясь представить себе человека в виде крысы или того, кто напоминал волка. Что представляла собой Анна О.? Была ли она толстушкой?
— Мы не должны надоедать ему излишним вниманием, — улыбнулся он.
— Как и Анне, — засмеялась фрау Фрейд и позвонила, чтоб принесли еще кофе.
Следующим утром, когда я еще лежал в постели, протирая заспанные глаза, я удивился, услышав голоса из соседней комнаты. Глянув на часы на ночном столике, я увидел, что еще не было восьми. По голосам, доносящимся снизу, было ясно, что Паула на кухне, а остальные члены семьи еще не проснулись. Кто это мог быть?
Тихонько подобравшись к дверям между нашими комнатами, я заглянул в щель. Холмс сидел в постели, тихо разговаривая с Анной, которая примостилась на его кровати. Я не слышал, о чем шла речь, но чувствовалось, что общение доставляет удовольствие им обоим, потому что ребенок задавал вопросы, а Холмс старательно отвечал на них. Услышав его добродушный смешок, я столь же тихо вернулся к себе, стараясь не потревожить случайным звуком их беседу.
После завтрака Холмс вместо того, чтобы пойти с нами в «Момберг», клуб Фрейда, где предполагалось поиграть в теннис, предпочел направиться в кабинет, чтобы почитать Достоевского.
— Доктор Ватсон может подтвердить мое крайнее отвращение к упражнениям такого рода, — улыбаясь, сказал Холмс, когда мы остановились у дверей, все еще надеясь уговорить его присоединиться к нам. — И на самом деле мое желание остаться дома не стоит объяснять мотивами, имеющими отношение к моему заболеванию.
Фрейд решил не настаивать и оставить Холмса на попечение женщин — фрау Фрейд, Паулы и маленькой Анны, — после чего мы отправились в путь.
«Момберг», расположенный к югу от Гофбурга, несколько отличался от тех клубов, с которыми я был знаком в Лондоне. Главным образом тут можно было заниматься физическими упражнениями, ибо возможность интеллектуального и социального общения в избытке представляли кафе города.
Здесь был, конечно, и ресторан с баром, если быть точным, но Фрейду не была свойственна привычка долгой болтовни и светского общения с другими членами клуба. Он сообщил мне, что обожает играть в теннис и пользуется с этой целью кортами клуба. Сам я не играл в теннис, но я хотел познакомиться с клубом и хоть на какое-то время сбежать из дома, где необходимость постоянно присутствовать при борьбе Холмса с самим собой временами действовала подавляюще и погружала меня в депрессию. Без сомнения, доктор Фрейд тоже понимал мое состояние, чем и объяснялось его любезное приглашение.
Теннисные корты размещались в строении, очертания которого напоминали теплицу. Огромные окна в потолке заливали помещение светом, хотя мешали сохранять тепло в холодные месяцы года. Покрытие самих кортов состояло из тщательно отполированного дерева, и когда на всех кортах одновременно шла игра, стук мячей создавал в зале какофонию.