Калека не шелохнулся, он глядел холодно и спокойно, словно это его ничуть не касалось.
— Ты опять ждал меня!.. Ты не знал, что меня нет? Или не верил?.. — допытывалась Анна.
Таких слов тогда не было, да и быть не могло. Это не повторение. Тогда у нее была вспышка гнева, и Корсар кинулся на защиту. Но не было в ней гнева и не было Корсара, уничтоженного охранниками в первые дни бунта. Да Корсара и не может быть тут, у собак другой рай. Но тут настоящее опять совместилось с прошлым, незабвенный голос Анны сказал:
— Идем… Идем вон туда.
Они не ушли далеко, но пристань со всем населением скрылась за пологим, неприметным взгорком, а им достался уединенный мир, вмещавший лишь природу и две их жизни.
После, когда он отпустил ее, она спросила:
— Так все было, Паша?
Ему странно было слышать свое уменьшительное имя из уст этой девочки, странно и нежно.
— Я знаю, кто ты, — сказал Павел.
— Да, я дочь Анны, Таня. Ты не ответил.
— А можно об этом спрашивать?
— Я думала, ты храбрее.
— Любой человек не храбрее самого себя. Она утонула?
— Ты не знал?.. Она не смогла уехать. Нет, это не было самоубийством. Она хотела вернуться к тебе. Ты убил ее.
— О чем ты?
— Ты прогнал ее.
— Нет, я сам ушел… уковылял, уволокся, уполз, называй как хочешь!.. Ладно, — сказал он вдруг, клацнув челюстями, — я убил ее. Зачем ты приехала к убийце?
— Не знаю. Наверное, мне хотелось, чтобы Анна доплыла.
Он пристально посмотрел на нее, и глаза у него опять были свинцовые, тяжелые.
— Мудрено. Темно. И пусто… Это ваше проклятое очарование!.. Я урод, калека, поползень, старик, что вы хотите от меня?
— А-а, теперь я понимаю, как у вас все было!.. Нет, Паша, ты в порядке. Это я была калекой, а ты меня вылечил.
Он оторопело посмотрел на нее. Что-то начало проступать из тумана.