— Ах! Вы еще удивляетесь? При дворе Бердяева тоже почитывают. Сам я чиновник государственного порядка, меня не ставили выпрямлять Историю, на Лед я не молюсь. Но такие имеются, есть, и тут, и там.
— Это не имеет…
— Что с вами? Вы себя хорошо чувствуете?
Дрожь тела не давала возможности говорить ясно.
— Рас-ста-та-та-ю.
Она победила, развернув ложечку на скатерти на девяносто градусов. Комбинация из трех фарфоровых стаканчиков парализовала масленицу. Под хлебницей пали стаканы и рюмки; смелую атаку вазочки с букетиком свежих цветов остановили броненосцы металлических тарелок. Нож затонул в болотистом варенье. Солнце падало на салфетки; тень солонки указывала на левый угол стола. Тарелки с копченостями на помощь не приходили. Хлеб был белым, с плотной текстурой. Оставалось сдать салат.
Та заговорщически улыбнулась. Видимо, она услышала из своего купе шаги и скрежет замка, от нее не скроешься. Незаметно позевывая, она мигала на солнце, которое заливало пустой вагон-ресторан.
— Где же ваша уважаемая тетушка?
— Тетя неважно себя чувствует.
— О, надеюсь, ничего серьезного…
Девушка продолжала улыбаться; эта улыбка помнилась: чертики в глазах, чертик в уголке рта. Очень старательно она выгладила салфетку. Злое предчувствие нарастало внутри, словно пузырь гнилостных газов.
Она сплела пальцы корзинкой.
— На рассвете я встретила госпожу Блютфельд…
— Даже не стану и спрашивать.
— Вы не цените, пан Бенедикт. Али-бабе были нужны сорок разбойников.
— Смилуйтесь!
— А я вам хотела помочь, чтобы вы, бедненький, в своем одиночестве не сгорели. И перед князем храбрости добавить. Ведь как же вы всех нас обманули!
— Ладно, спрошу. И что эта ужасная женщина снова нарассказывала?
— Вы уже были графом, — панна Елена считала на худеньких пальчиках, — графом, салонным мошенником, а теперь оказываетесь ночным авантюристом, кровавым грубияном. Так кто же вы на самом деле?
— Как вы уже говорили.
— Ммм?
— Каждым из них, на одну десятую. Всем вместе.