— Если бы это было в ваших возможностях, если бы владели такой божественной силой, — сказало, — приказали бы вы ликвидировать в России самодержавие?
— Что это значит — ликвидировать? А правление оставить — кому? Думе?
— Допустим. Во всяком случае, дать возможность представителям системы, радикально отличающейся от самодержавия. Так приказали бы? Но откровенно. Вы ведь считаете себя оттепельником, правда?
Капитан прикусил чубук холодной трубки. Закинув голову на спинке кресла, он блуждал взглядом по потолку, по небу в люке. Еще несколько секунд, и само его молчание дало четкий ответ.
— Вот интересно, насколько все эти народники и революционеры верят в свои утопии. Хорошо, свергнут самодержавие — и что выстроят на его месте? И чтобы не решили, пускай даже и власть рабочих масс, в конце концов родится какая-то форма самодержавия.
…Между нашими нациями, господин капитан, нет никакого родства. Да, мы верим в того же самого бога, но вера эта совершенно иначе уложилась в наших сердцах. Для вас важнее всего — это посмертное искупление, загробное счастье заслоняет для вас все земные добродетели — но спасение возможно только лишь после того, как покинешь эту земную юдоль. И мир этот всегда будет к вам злым, несправедливым, наполненным болью и неправдами, которые при жизни исправить невозможно. Так в какое же благородство духа вы всматриваетесь при жизни — не в то, что прославляет действие, сопротивление, деятельность по преобразованию лица Земли, но в пассивную аскезу, покорность, способность молчаливо сносить обязательные страдания, обожать Бога вопреки боли; жизнь во сне о посмертном счастье. Самый мрачный пессимизм и фатализм окутывают эту веру, словно черный саван на живом трупе. Так чего же удивляться, что ваши крестьяне, люди самого низшего рода, вызывают впечатление пораженных наследственной апатией, переносимой вместе с кровью животного безволия и разочарования. Даже когда они тысячами погибают от голода, то умирают, не бунтуя, всматриваясь пустыми глазами в небо. Эту же самую картину передает ваше искусство, ваша литература — либо нигилизм, либо апокалипсис — всякий раз, когда я читаю Достоевского, у меня возникает желание упиться до смерти.
…Нет между нами, не было и не будет никакого родства.
Не говоря ни слова, капитан Привеженский поднялся и вышел.
— Вы где высаживаетесь, граф?
— В Иркутске.
— Это хорошо. Когда-нибудь стрелялись?
— Шутите, — отшатнулось. — Для царских офицеров это суд и разжалование.
— Это так. Но я мог бы под присягой подтвердить, что господин граф его провоцировал.
— Никогда раньше я с ним не встречался, вообще не знаю-так ради чего должен был бы…
— Но ведь вы моими словами не оскорблены.
Конешин рассмеялся. Впервые услышало его смех: звуки, похожие одновременно на икоту и кашель.
Доктор прижал ко рту платок, склонил голову — и только потом успокоился.
— Я знаю поляков, господин граф, — сказал он. — Проживал в Вильно. И, по-моему, мне даже книжка знакома.
— Какая еще книжка?
— Рад, что развлек вас. Нас ждет долгая поездка, так что необходимо чем-нибудь заполнять скучные часы, как вы правильно заметили.
— …о чем господа тут ради Бога чтобы я понял пускай мне кто-то объяснит шутки или серьезно с этой дуэлью а вы Польша Россия приятели враги доктор граф хоть кто-то мне только совершенно не и как тут потом писать и прошу объяснить…
Склонилось к Веруссу: