— Вы снова отменили обед? — спросила Сильви через открытую дверь.
Рейчел вымученно улыбнулась и положила трубку. Как-то вечером за бутылкой вина они разговорились по душам. В ответ на осторожные вопросы Сильви Рейчел рассказала о своем детстве. И Сильви сделала вывод:
— Если подытожить, отец очень скверно обращался с вами и с матерью, когда же мать наконец встретила человека, сделавшего ее счастливой, вы почему-то восприняли это как разлад в ваших с ней отношениях.
В самое яблочко. Проницательная Сильви сформулировала главную проблему Рейчел — неспособность строить и поддерживать родственные связи, основанные на взаимодоверии. Некий защитный механизм заставлял ее отталкивать людей. Рейчел сознавала это и даже в некоторой степени догадывалась о причинах. Она оправдывалась, говоря себе, что намерена добиться в жизни прежде всего стабильности. Любовь представлялась чем-то ускользающим, эфемерным, тем, на что нельзя рассчитывать, как бы ни были искренни в своих чувствах близкие.
Самоанализ все же не помог Рейчел изменить себя, и она просто избегала людей, пытавшихся сблизиться с ней. Правило, не терпящее исключений.
— Я вовсе не отменила обед, я только перенесла его. Мы договоримся позже.
Сильви кивнула.
— Дэвисы уже здесь.
Замечательно. — Рейчел проигнорировала вопросительный взгляд Сильви. — Через минуту пригласите их ко мне.
Ей нужна была минутная пауза, чтобы обрести уверенность, напомнить самой себе о двадцати девяти прожитых годах, о том, что она давно уже не та испуганная девятилетняя девочка, спрашивающая у мамы, когда папа перестанет драться, бегущая с матерью в приют для женщин в попытке спастись от пьяной ярости отца, размахивавшего кулаками.
Сколько раз они вот так убегали из дома среди ночи, пока мать наконец не набралась храбрости и не подала на развод. Они переехали из Огайо во Флориду, подальше от Кэлвина Мэтьюза, и остались вдвоем. Вдвоем против всего мира, как говорила мать, целуя Рейчел на ночь.
А потом мама повстречала Джона Купера, полную противоположность Кэлвину Мэтьюзу. Джон оказался добрым. Не пил. Относился к матери как к королеве. Нежно гладил Рейчел по голове. Будущее казалось замечательным и безоблачным. Так все и шло, пока два года спустя (Рейчел тогда исполнилось двенадцать) не родилась Элисон.
Как и все, Рейчел любила сестренку до безумия.
— Не пари над ней часами орлом, — повторяла мать. — Любовь нельзя выражать ежеминутно. Ребенку нужно свободное пространство.
И выходило так, что все они нуждались в свободном от Рейчел пространстве, в то время как она страстно хотела быть частью этой новой прекрасной семьи, надоедая им своей любовью.
Постепенно, год от году, они все реже впускали ее в свой мир. Казалось, мать даже не замечала, как больно девочке чувствовать себя посторонней. Рейчел ощущала себя частью прошлого, напоминанием о плохих временах. Правда, несколько лет назад мать призналась, что после рождения Кэрри, младшей дочери, долгое время страдала тяжелой формой депрессии. Это объясняло в некоторой мере ее поведение, но по сей день Рейчел продолжала испытывать некую опустошенность в душе.
Со временем она начала инстинктивно отталкивать людей, прежде чем они успеют оттолкнуть ее. И постепенно привыкла жить так, в недоверии. И не считала это проблемой. Все в порядке. Она просто ведет себя благоразумно.
Именно поэтому ей так подходила работа в отеле. Она спокойно, тщательно, скрупулезно организовывала свадьбы людей, ненадолго входящих в ее жизнь, чтобы вскоре уйти. Их не интересовали отношения с ней. Им нужен был результат — красочное зрелище на один вечер. Они его получали. Ничем ее, Рейчел, при этом не затрагивая.
Цветы от Нэта начали прибывать на следующий день.
Записка, сопровождавшая розы, присланные во вторник, вопрошала: «Я упоминал, что большие собаки и маленькие дети меня любят?»
В среду пришли лилии с билетиком, гласившим: «Одно ваше слово, и Тед станет историей».
— Тед? — спросила Сильви, недоуменно подняв бровь.