Они подошли к машине майора. Посохин открыл дверцу.
— У нас в школе была учительница биологии, — сказал он, ухмыльнувшись. — Имя только забыл. Она год отработав, потом куда-то переехала. Так вот, начиная на уроке опрос, она всегда говорила: «А теперь, ребята, давайте побеседуем». С тех пор, как только произношу «побеседуем», ее всякий раз вспоминаю.
— Что, шеф, часто получали двойки по биологии?
— Не угадал. С пятого класса благодаря одной девчонке в школе я учился весьма прилично, хотя и работаю на данный момент в милиции.
— В полиции, господин майор! — потряс поднятой вверх дубинкой Жарких.
— Да, это звучит гордее.
— А что это была за девчонка, Павел Петрович?
— Хорошая была девчонка. Правильная. Круглая отличница!
— Кроликов кормить собираешься? — спросил Жарких, с осторожностью притворив свежевыкрашенную калитку.
Лынов перестал рубить траву и воткнул топор в колоду.
— Ага. Привет, Серега. Как там яблони твои поживают?
— Как новые. Мать не нарадуется. Привет, — протянул ему руку Жарких. — Разговор есть.
Поздоровавшись, Лынов рассовал нарубленную траву по кроличьим клеткам и, достав пачку «Примы», присел на колоду.
— О чем говорить будем? Только недолго. Дел до энтой матери.
— Позапрошлый понедельник помнишь? — опустившись на корточки, спросил Жарких.
Лынов поднял глаза к небу и стал похож на раннехристианского святого, изможденного и печального.
Старший лейтенант машинально бросил взгляд вверх. Величественно плывшие на юго-восток облака были такими белыми, что ему захотелось зажмуриться.
— Тридцатое мая? Помню, — вытаскивая сигарету из пачки, сказал Лынов без тени сомнения.
— Дрын к тебе когда в тот день пришел?
— Дрын? В одиннадцатом часу. А что?
Вдруг скривившись, Лынов сказал с возмущением:
— Чего ты как сиделый раскорячился? Задницу пристрой по-человечески.