И стоит ли теперь цепляться за жизнь, которая ничем не лучше смерти? В сокровеннейшей глубине его сердца, пылающего жаждой жизни, всегда торчало крохотное ядовитое жало, черное жало тоски, и Микаэль не стал бы особенно протестовать, если бы вся эта панорама с богомольцами, быками, виселицей и собором стала для него погребальным саваном, — что ж, эта дурацкая комедия была довольно забавной.
Но прежде чем уснуть вечным сном, ему было бы любопытно посмотреть, как святые отцы выпутаются из этого щекотливого положения. Господа первосвященники — народ практичный, не какие-нибудь там мечтатели. Они боятся призраков и ничего не понимают в чудесах, которые творит какой-нибудь пророк или святой: здесь они абсолютные профаны и легко попадаются на удочку любого проходимца. Но как только они видят, что имеют дело с простым смертным, они сразу же обретают твердую почву под ногами и уже ни в чем не уступают противнику: ни в тактике, ни в изворотливости.
Будь они попроще и поглупее, они, конечно, растерзали бы его на части, чтобы отомстить за бесчестие… и навсегда скомпрометировали бы и праздник святого Йоргена, и собор святого Йоргена, и невесту святого Йоргена, и Йоргенстад, и самих себя, ибо все подняли бы их на смех. Ну, а людское море превратилось бы в бушующий поток бешенства, ярости и негодования.
Но, честно говоря, Микаэль вполне полагался на сообразительность святых отцов. Они, конечно, понимали, что любая попытка отомстить Коронному вору погубит их же самих… не говоря уж о том, что вряд ли удастся убедить паломников, будто святой Йорген — дерзкий плут и мошенник, какие бы неопровержимые доказательства они ни представили.
И Микаэль не ошибся. Он прекрасно видел, как первосвященники столпились вокруг своего рассудительного гроссмейстера и стали совещаться.
На лице Коронного вора появилась лукавая улыбка: значит, игра еще не закончена. Он выжмет лимон до конца.
И Микаэль взглянул даже с некоторым сочувствием на Этих одураченных им людей, которые не потеряли присутствия духа и лишь молча стиснули зубы. А кроме того, он чувствовал, что святой капитул отдает должное его ловкости и отваге и признает за ним право извлечь наибольшую выгоду из одержанной им блистательной победы.
Он запахнул плащ и, спокойно улыбаясь, направился к первосвященникам.
Медленно и величественно, словно епископ, он спустился с горы, и паломники снова приветствовали его восторженными криками.
— Итак, святые отцы, — начал Йорген, — мир благополучно избавился от мошенника, а вы не менее благополучно избавились от своих грехов, и, надо сказать, гораздо более легким способом. А теперь вернемся в собор. Дорогой тесть, где моя невеста?
— Я не скрою от вашего святейшества, — отвечал гроссмейстер с принужденным поклоном, — что несколько минут назад мы получили весьма важные известия.
— Какие же именно? — осведомился Йорген, обводя святых отцов ангельски невинным, но твердым взглядом.
— Нам сообщили точные приметы Коронного вора.
— Но ведь мы его повесили, — мягко заметил святой.
— Во всяком случае, должны были повесить, — свирепо заявил гроссмейстер, глядя на носки своих башмаков. — К сожалению, мы повесили не того, кого следовало; однако теперь мы напали на след этого преступника и обнаружили, что все это время он был гораздо ближе к нам, чем мы предполагали.
— То же самое приходило в голову и мне, дорогие мои первосвященники, — спокойно сказал святой. — Однако я боюсь, что до конца разобраться в этом деле будед гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд.
— А может быть, все-таки попробуем? — зловеще спросил гроссмейстер. — Начальник стражи курфюрста извещает нас, что Коронного вора можно узнать по красному солнцу на груди.
— И прекрасно, — весело сказал святой Йорген. — Значит, всех надо подвергнуть осмотру.
— Всех без исключения! — вставил казначей. Он никак не мог удержаться, хотя гроссмейстер все время толкал его локтем.
— Разумеется, господин казначей! — любезно согласился святой. — И начнем сверху..
— С вашего святейшества! — пробурчал казначей, несмотря на предостережения гроссмейстера.
— Я весь к вашим услугам… дорогие господа первосвященники! — сказал святой так искренне и чистосердечно, что казначей разинул рот от изумления.