— Я на кухне готовила, вдруг слышу в ванной глухой удар и как тело упало, — взволновано начала мама, размахивая руками. — Я туда, а дверь закрыта изнутри. Дёргаю, кричу «Андрей!» — и ничего… Я…
— Мне протокол составлять не надо. Я не милиционер, меня другое интересует, — улыбаясь, врачиха остановила мамин монолог. Затем наклонилась ко мне и положила руку на лоб. Халат немного распахивается, и на фоне окна совсем недалеко от моего лица прорисовалась обтянутая платьем симпатичная окружность.
О, чёрт! Я этого не заказывал! Этот организм меня достал, не было ж в этом возрасте у меня эрекции на взрослых тёть, я это точно помню!
«Ну, всё», — заметалась мысль, — «сейчас, значит, она выяснит анамнез, спросит, что беспокоит и захочет постучать по коленям для определения асимметрии коленных рефлексов», — я испугано скосил глаза на рукоятку молоточка, торчащую из правого кармана врачебного халата. — «Попросит, значит, сесть и закинуть ногу за ногу… И что я ей скажу, и что скажет мама»?!
Тихонько сгибаю ноги в коленях, складываю кисти в замок на животе, и, пока мама в красках и с выражением рассказывает мои паспортные данные, пробую сделать несколько ме-е-е-едленных глубоких вдоха. Помогло не очень. Я прислушиваюсь — совсем даже не помогло. Организм имеет свою собственную точку зрения на то, чем надлежит сейчас заняться, и менять её не собирается.
«Это конец, подумал Штирлиц».
Услужливое воображение подхватило и творчески развило тему, переодев докториху в затянутый портупеей эсесовский мундир. Получилось премило. Особенно, если эти светлые волосы распустить. Или нет, наоборот, заплести в косу и закрутить вокруг головы… Эрекция усилилась, хотя я только что был убежден, что дальше уже некуда. Ошибся, резервы молодости неисчерпаемы. Щёки начали пылать.
— Мам, ты бы чаю пока приготовила девушке, — начинаю я звенящим от волнения голосом, — а я и сам всё расскажу.
— Ой, и правда, я сейчас… — мама быстро направляется на кухню. Минут пять у меня есть, пока чай заварит, пока бутерброды нарежет.
— Вылезал из душа, запнулся о бортик ванной, упал, ударился головой об стенку, потерял сознание секунд на двадцать, наверное. Когда очнулся — два раза вырвало. Сейчас слабость и потливость. Тошнота постепенно уменьшается. Если хожу или сижу — немного начинает болеть и кружиться голова. В покое голова уже не болит и не кружится. Доклад окончен.
— С вами всё понятно, больной, — тянет она задумчиво, наклоняясь ещё ближе и внимательно вглядываясь сначала в один мой зрачок, потом в другой.
Анизокорию проверяет. Мда, а у неё глаза синие-синие, в обрамлении чёрных ресниц… И ямочка на левой щеке, когда улыбается.
Ладонь докторши опустилась на рукоятку молоточка, и я затосковал.
— Ну-ка, смотри сюда, — ласково говорит она и ловко рисует им надо мной крест. Я послушно подвигал глазами.
— Угу, так… — пристукнула молоточком по подбородку, затем решительно встала, повернулась ко мне лицом и дружелюбно приказала, — садись, ногу на ногу закинь.
Я мотаю головой и сильнее сгибаю ноги.
— Что такое, боишься, что голова закружится?
— Я вас стесняюсь, — пунцовея, делаю я первый заход.
— Ой, да брось, я же доктор, нас стесняться не надо, — почти убедительно воркует она, при этом лицо выражает мысль «да и что я там не видела…». — Ты что, без трусов лежишь?
— В трусах. Но они не сильно помогут.
Теперь надо уверенно посмотреть ей в глаза и чуть нагловато улыбнуться, только не переиграть. Зафиксировав взгляд, указываю глазами вниз, разгибаю колени и развожу кисти в сторону. Взгляд врачихи вильнул на это движение и задержался на выразительно взбугрившемся одеяле.
— Я боюсь вас испугать, — твердо говорю я, с лёгкой улыбкой глядя в глаза, и мысленно добавляю, — «или обрадовать».