Писатель, прихрамывая, спустился вниз в шлепанцах. У тротуара стоял зеленый микроавтобус. При виде его Фогеля чуть не вырвало.
Он мне никакой не друг.
Он дошел до угла и вдруг неожиданно вернулся к автобусу и подергал за ручку. Дверца оказалась не заперта. Задние сиденья были убраны, на полу лежал потрепанный матрац в серо-розовую полоску.
В винном Фогель купил кварту виски. Забравшись в автобус Гэри, он прикрыл за собой дверь. Занавески были задернуты. Света он не зажигал.
Открыв бутылку виски, Фогель, словно сам удивляясь тому, что собирается сделать, сказал себе: «У меня воображение побогаче».
Опустившись на колени, писатель серебряным ножичком, которым обычно точил карандаши, исполосовал матрац и полил его виски. Потом он в нескольких местах поджег спичками намокший ватин. Матрац горел голубым пламенем и вонял.
Затем Фогель поднялся наверх и сказал Гэри, что вошел в его рассказ и подправил финал — сделал его более логичным.
Когда пожарные затушили пламя и юноша в провонявшем гарью автобусе отбыл, писатель достал из папки его письма и порвал их.
От Гэри он получил еще одно известие — журнал с рассказом «Считаю до трех», напечатанным в первом варианте, почти без изменений. Между страниц он вложил листья ядовитого плюща.
В некоторых кругах я пользовалась успехом, рассказывает тетя Роза. Худее я и тогда не была, лишь плотнее телом. Проходит время, Лиленька, и факт есть факт — нас постигают перемены. Исключений у Бога нет никому. Только такой человек, как твоя мама, будет стоять на одной ноге тридцать лет и тянуть ту же песню, а то, что попа выросла вдвое, ей не заметно. Кто-нибудь ее слушает? Папа — в лавке. У тебя и у Сеймура нет мыслей кроме как о себе. И вот она на своей вылизанной кухне ждет доброго слова и думает — бедная Рози…
Бедная? Я вас умоляю! Было бы в моей младшей сестре на две капли больше жизни, то знала бы, что у меня по части чувств не сердце, а в полном смысле высшие женские курсы и опыта за моим декольте столько, что вся ее замужняя жизнь — это сплошной детский сад.
Сегодня вы можете во всякое время найти меня в гостинице, район не играет роли. Кому это нужно, жить в квартире, как прислуга, — пыль глотать, с тряпкой в руках? С номерными у меня всегда есть понимание, притом здесь интереснее, чем дома, кругом народ, и каждый по своей причине…
А у меня, Лиленька, та причина, что я, дело давнее, возьми и заяви мастерице:
— Или я, миссис, пересаживаюсь к окну, или тут сидеть с меня хватит.
— Не хочешь, девонька, сидеть, — говорит она вежливо, — иди постой на улице.
Так я лишилась работы в мастерской при галантерейных товарах.
Новое место я присмотрела по объявлению: «Культурной организации требуется воспитанная молодая дама, жалованье умеренное». Сажусь на трамвай по указанному адресу на Второй авеню: «Русский художественный театр», где ставили исключительно лучшие еврейские пьесы. Им требовалась кассирша продавать билеты, примерно такая, как я, чтобы привечала публику, но не давала спуска жулью. Мужчина, который со мной разговаривал, был администратор — фрукт, если откровенно.
Прямо с ходу он говорит:
— Вы таки да имеете телосложение, Рози Либер.
— Какая есть, мистер Кримберг.
— Поймите меня правильно, девочка, — говорит. — Я как раз ценю. Когда у дамского пола нет ни носа, ни кормы, вся кровь уходит на разогрев рук и ног, а по самому главному назначению не достигает.
Доброе слово приятно всякому.