— Обещаю этим не злоупотреблять. Если только буду подавать на стипендию или еще что-нибудь — нужна же финансовая поддержка.
— Ну что ж, я не против. Но я хотел бы каждый запрос рассматривать отдельно.
— Именно это я и имел в виду, мистер Фогель.
Когда юноша уже собрался уезжать, Фогель не сдержался и спросил, почему он, собственно, решил стать писателем.
— Чтобы иметь возможность выразить себя, а еще — чтобы создавать произведения искусства, — незамедлительно ответил Гэри. — Хочу делиться своим опытом так, чтобы читатели воспринимали его как свой собственный. Тогда мы все, как вы бы сказали, спасемся от одиночества.
Фогель кивнул:
— А вы почему пишете?
— Потому что это сидит во мне. Потому что не могу не писать, — смущенно усмехнулся Фогель.
— Это не противоречит сказанному мной.
— А я и не собирался с этим спорить. — Он не стал говорить о том, что Гэри, похоже, помнит свои летние записи лучше, чем думает.
Юноша с жаром протянул ему руку:
— Мистер Фогель, я благодарен вам за вашу дружбу и гостеприимство.
— Если хотите, можете звать меня Эли.
— Обязательно попробую, — хрипло сказал Гэри.
Несколько месяцев спустя он писал с Западного побережья: «Необходима ли в большой литературе нравственность? Я хочу сказать, обязательная ли это составляющая? Девушка, с которой я здесь встречаюсь, говорит, что да. Хотелось бы узнать ваше мнение. Искренне ваш, Гэри».
«Необходима, когда становится частью эстетики, — отвечал Фогель, которому очень хотелось знать, что это за девушка — та брюнетка в бикини или другая. — Можно выразиться иначе: искусство не сводится к одной только нравственности».
«Точнее, я хотел спросить, — написал Гэри, — обязан ли художник быть нравственным?»
«Не обязан. И его творчество — тоже».
«Спасибо за откровенность, мистер Фогель».
Перечитывая эти письма, прежде чем положить их в папку, Фогель отметил, что Гэри по-прежнему обращается к нему по фамилии.
Пожалуй, оно и к лучшему.
За два года Фогель похудел на два килограмма и написал еще семьдесят страниц романа. Он предполагал написать сто пятьдесят, но сбавил темпы. Совершенство трудно дается тому, кто от него далек. Его мучили предчувствия — он боялся, что умрет до того, как книга будет закончена. Видения эти были ужасны: Фогель сидит за столом, уставившись в рукопись, с пером в руке, а в конце страницы расползается клякса. Осенью и зимой он несколько месяцев вообще не мог работать, но постепенно расписался. После этого его отношения с миром слегка улучшились.