Каюта кормщика, окрашенная белой масляной краской, с большими светлыми окнами, была чиста и опрятна. В ней стояла койка карельской березы, небольшой столик в углу, приделанный к борту, стул. На стенах висели две затейливо выпиленные полочки — одна большая, другая поменьше. На большой полке лежал деревянный брусок с крестовиной — несложный астрономический прибор, аккуратно закрепленный, чтобы не свалился в непогоду. В специально сделанных отверстиях стояли песочные часы: большая склянка — четырехчасовая и маленькая, полуминутная, рядом в кожаных мешочках висели два поморских компаса — маточки. На маленькой полочке лежало несколько книг в гладких кожаных переплетах и толстая тетрадь в переплете из куска простой невыделанной кожи. На столешнице была укреплена походная чернильница. Тут же лежал старинный чертеж морских берегов, сделанный от руки, и рядом гусиное перо.
Сняв с полки песочные часы и вынув из рундучка под койкой лаг — прибор для определения скорости судна, Химков поднялся с сыном на палубу.
— Клим, ну–ка, брось в воду, а я время замечу, — сказал он, перехватив румпель из рук старика.
Клим бережно взял незамысловатый прибор, состоящий из дубовой дощечки, вырезанной сектором в четверть круга. К доске были привязаны грузило и тонкая пеньковая веревка с узлами через каждые несколько футов.
Придерживая одной рукой конец веревки, Клим размахнулся и бросил деревянный треугольник в воду. Прибор сразу стал вертикально. Когда веревка натянулась, старик подал знак Химкову и стал свободно выпускать конец, считая вслух, сколько узлов уходит из–под руки в ВОДУ. Кормщик следил за склянкой. Как только песок из одного отделения целиком пересыпался в другое, он крикнул Климу, чтоб задержал мерную веревку.
Оказалось, вышло больше семи узлов.
— Сколь узлов у тебя из руки в полминуты выйдет, — учил Ваню отец, — столь и миль судно в час скорость имеет. А ежели мили в версты перевести, значит «Ростислав» — то наш по пятнадцать верст парусит. Хорошо лодья поспевает. Ветерок был бы только.
Еще раз осмотрев судно, море и берег, Химков снова спустился в каюту и что–то отметил на карте, сверился с толстой тетрадью.
Тетрадью кормщик особенно дорожил. Это была рукописная лоция, указывавшая, какими путями безопасно и правильно вести судно в море.
На заглавном листе тетради большими аккуратными буквами было выписано:
«Расписание мореходства.
Сие мореходное расписание составлено вернейшим порядком, по которому мореплаватели находят, то–есть узнают, все опасные места и через то сберегают жизнь свою.
Сии труды, сие знание крестьянина Мезенской волости Ружникова Федора. В чем своеручно подписуюсь.
Июля 23 дня лета 1703».
Ниже была сделана приписка:
«Февраля 15 дня 1731 года по смерти Ружникова передана сия книга крестьянину Химкову Алексею».
«Ростислав» быстро уходил вперед.
Химков перевернул несколько страниц и задержался на записях о Семи островах, мимо которых сейчас проходила лодья.
«С немецкого конца заходить — есть двое ворот, токмо на малой воде обсыхают, а в полводы пустят. Ходить надо знаючи, есть в воротах камень, а в голомянную немецкую сторону правее Красной Лудки чисто, токмо от Костагора с встока надо идтить неблизко, есть с встока водопоймина, да и с лета сажень за десять есть тоже водопоймина — на полной воде обе закрывает… Бережнее луд у наволоков мелко, ходят порожними лодьями больше чем в подводы прибылой. С моря у Воятка и Зеленца островов чисто и глубоко, хотя и великая бывает в непогоду зыбь».
Четкой славянской вязью, скупыми, точными словами описывались в лоции берега, заходы в становища–порты, расстояния между мысами и приметными пунктами от Архангельска и до самого Груманта.
День начинался, как обычно. Ровно в шесть часов Ваня звонким голосом крикнул в люк:
— Перемена переменяйся, подпеременщики вставай!